Прогеры это: Кто такой прогер?

График 4: Прилив поднимает все лодки?

Это подводит нас к одной из важнейших ошибок в общем анализе Пинкера. Не сумев проанализировать свои высшие показатели с проницательностью, он беспрекословно пропагандирует один из величайших неолиберальных мифов последних нескольких десятилетий: что «прилив поднимает все лодки» — фразу, которую он беззастенчиво присваивает себе, превознося преимущества неравенства. Этот аргумент использовали первоначальные зачинщики неолиберальной экономики невмешательства Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер, чтобы снизить налоги, приватизировать промышленность и урезать государственные услуги с целью ускорения экономического роста.

Пинкер делает здесь два ключевых замечания. Во-первых, он утверждает, что «неравенство в доходах не является фундаментальным компонентом благосостояния», указывая на недавнее исследование, согласно которому людей устраивает дифференцированное вознаграждение для других в зависимости от их усилий и навыков. Однако, как признает сам Пинкер, у людей есть сильная предрасположенность к справедливости. Они хотят чувствовать, что, если будут усердно работать, они могут быть такими же успешными, как кто-то другой, основываясь на том, что они делают, а не на том, в какой семье они родились или какой у них цвет кожи.Более равноправные общества также являются более здоровыми, что явно отсутствует в нынешней экономической модели, где разрыв между богатыми и бедными стал настолько зияющим, что шесть самых богатых людей в мире (включая хорошего друга Пинкера, Билла Гейтса) теперь владеют столько же богатства, сколько и вся нижняя половина населения мира.

Отступление Пинкера могло бы, таким образом, быть его второй точкой зрения: аргумент прилива, который он распространяет на глобальную экономику. Здесь он весело рассказывает историю о том, как Бранко Миланович, ведущий экономист в прошлом из Всемирного банка, проанализировал прирост доходов по процентилям по всему миру за двадцатилетний период с 1988 по 2008 год и обнаружил то, что стало широко известно как «График слона». », потому что его форма напоминала профиль слона с поднятым хоботом.Вопреки распространенному мнению о растущем глобальном неравенстве, это, казалось, показало, что, хотя верхний 1% действительно получил больше, чем их справедливая доля дохода, нижние процентили населения мира сделали то же самое. Казалось, что упустил только средний класс в богатых странах.

Этот график, однако, практически бессмыслен, поскольку он рассчитывает темпы роста в процентах от сильно различающихся уровней дохода. Сравните руководителя Кремниевой долины, зарабатывающего 200 000 долларов в год, с одним из трех миллиардов человек, которые в настоящее время живут на 2 доллара.50 в день или меньше. Если исполнительному директору повысят зарплату на 10%, она сможет потратить 20 000 долларов на покупку нового компактного автомобиля для своей дочери-подростка. Между тем, то же самое увеличение на 10% добавит, самое большее, жалкие 25 центов в день к каждому из этих трех миллиардов. На диаграмме 4 экономист Oxfam Муджид Джамалдин показывает исходный «График слона» (синяя линия) в сравнении с изменениями абсолютного уровня дохода (зеленая линия). Разница разительная.

«Слоновая диаграмма» элегантно скрывает тот факт, что 1% самых богатых людей продемонстрировал почти в 65 раз больший рост абсолютного дохода, чем самая бедная половина населения мира. На самом деле неравенство вовсе не уменьшается, а очень быстро движется в другую сторону. Джамалдин подсчитал , что при нынешних темпах дохода 10 % беднейших слоев населения потребуется более 250 лет, чтобы просто достичь среднего мирового дохода в 11 долларов США в день. К тому времени, при нынешнем уровне потребления богатых стран, можно с уверенностью сказать, что им будет не на что тратить свои прибыльные доходы.На самом деле «прилив» для одних едва ли можно сравнить с каплей в море для миллиардов других.

График 5: Измерение подлинного прогресса

Одним из краеугольных камней книги Пинкера является взрывной рост доходов и богатства, который мир пережил за последние пару столетий. Ссылаясь на работу экономиста Ангуса Дитона, он называет ее «Великим побегом» от исторического бремени человеческих страданий и показывает график (рис. 5, слева), изображающий рост валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения, который кажется сказать все это.Как мог кто-либо в здравом уме опровергнуть это свидетельство прогресса?

Нет никаких сомнений в том, что за последние двести лет мир претерпел изменения в материальном благополучии, и Пинкер документирует это в деталях, от увеличения доступности одежды, продуктов питания и транспорта до, казалось бы, приземленное, но чрезвычайно важное снижение стоимости искусственного света.Однако есть момент, когда рост экономической активности начинает отделяться от благосостояния. На самом деле ВВП просто измеряет скорость, с которой общество преобразует природу и человеческую деятельность в денежную экономику, независимо от последующего качества жизни. Все, что вызывает экономическую активность любого рода, будь то хорошее или плохое, увеличивает ВВП. Разлив нефти, например, увеличивает ВВП из-за затрат на его очистку: чем больше разлив, тем лучше для ВВП.

Это расхождение трагически проявляется во всем мире каждый день и жестоко скрывается в глобальной статистике роста ВВП, когда могущественные корпоративные и политические интересы уничтожают жизни уязвимых во имя экономического «прогресса».В одном из бесчисленных примеров – в недавнем отчете  The Guardian  описывается, как коренные жители, живущие на реке Шингу в тропических лесах Амазонки, были вынуждены покинуть свою землю, чтобы уступить место гидроэлектростанции Белу-Монте в Альтамире, Бразилия. Один из них, Раймундо Браго Гомес, рассказывает, как «мне не нужны были деньги, чтобы жить счастливо. Весь мой дом был природой… У меня был свой клочок земли, где я посадил всего понемногу, всяких фруктовых деревьев. Я ловил свою рыбу, делал маниоковую муку… Я вырастил своих трех дочерей, гордясь тем, кем я был.Я был богат». Теперь он и его семья живут среди наркоторговцев за зарешеченными окнами в самом жестоком городе Бразилии, получая государственную пенсию, которая, после покрытия квартплаты и электричества, оставляет ему около 50 центов в день, чтобы прокормить себя, жену, дочь и внука. Между тем, в результате принудительного включения его семьи в денежную экономику ВВП Бразилии вырос.

Пинкер осознает грубость ВВП как меры, но постоянно использует его на протяжении всей книги, потому что, как он утверждает, «он коррелирует со всеми показателями человеческого процветания.Однако это не то, что было обнаружено, когда экономисты скорректировали ВВП, чтобы включить другие основные факторы, влияющие на человеческое процветание. Один из важных альтернативных показателей – индикатор подлинного прогресса (GPI) – снижает ВВП из-за негативных экологических факторов, таких как стоимость загрязнения, утрата первичных лесов и качества почвы, а также социальных факторов, таких как стоимость преступлений и поездок на работу. Это увеличивает показатель положительных факторов, отсутствующих в ВВП, таких как работа по дому, волонтерская работа и высшее образование.Были измерены шестьдесят лет исторического GPI для многих стран мира, и результаты решительно опровергают заявление Пинкера о корреляции ВВП с благополучием. На самом деле, как показано фиолетовой линией на Рисунке 5 (справа), получается, что мировой Подлинный Прогресс достиг своего пика в 1978 году и с тех пор неуклонно падает.

График 6: Что улучшило глобальное здоровье?

Одной из самых важных тем Пинкера является бесспорное улучшение общего состояния здоровья и долголетия, которым мир наслаждался в прошлом столетии.Это сильная и трогательная история. Ожидаемая продолжительность жизни во всем мире увеличилась более чем вдвое за последнее столетие. Младенческая смертность повсюду составляет ничтожную долю того, что было когда-то. Улучшение медицинских знаний и гигиены спасло буквально миллиарды жизней. Пинкер уместно цитирует экономиста Стивена Рэдлета, говорящего, что эти улучшения «числят одно из величайших достижений в истории человечества».

Итак, что послужило причиной этого великого достижения? Пинкер объединяет то, что он считает двумя двигателями прогресса: рост ВВП и расширение знаний.Экономический рост для него является прямым результатом глобального капитализма. «Хотя интеллектуалы склонны плеваться, когда читают защиту капитализма, — заявляет он со своей обычной преувеличенной риторикой, — его экономические выгоды настолько очевидны, что их не нужно доказывать цифрами». Он ссылается на фигуру, называемую кривой Престона, из статьи Сэмюэля Престона, опубликованной в 1975 году, показывающую корреляцию между ВВП и ожидаемой продолжительностью жизни, которая стала фундаментом для области экономики развития.«Наиболее очевидно, — заявляет Пинкер, — ВВП на душу населения коррелирует с долголетием, здоровьем и питанием». Хотя на словах он подтверждает научный принцип, согласно которому «корреляция не является причинно-следственной связью», он затем четко утверждает причинно-следственную связь, утверждая, что «экономическое развитие, по-видимому, действительно является основным двигателем человеческого благосостояния». Он завершает главу шуткой о декане университета, который джинн предложил выбор между деньгами, славой и мудростью. Декан выбирает мудрость, но затем сожалеет об этом, бормоча: «Я должен был взять деньги.

Пинкер поступил бы лучше, если бы глубже задумался об отношении между корреляцией и причинностью в этой глубоко важной теме. Фактически, недавняя статья Вольфганга Лутца и Эндале Кебеде под названием «Образование и здоровье: перерисовка кривой Престона» делает именно это. Первоначальная кривая Престона содержала аномалию: связь между ВВП и ожидаемой продолжительностью жизни не остается постоянной. Вместо этого каждый измеряемый период он смещается выше, показывая большую ожидаемую продолжительность жизни при любом заданном ВВП (рис. 6, слева).Престон и его последователи, в том числе Пинкер, объяснили это, предположив, что достижения в области медицины и здравоохранения, должно быть, улучшили ситуацию по всем направлениям.

Лутц и Кебеде, однако, использовали сложные многоуровневые регрессионные модели, чтобы проанализировать, насколько тесно образование коррелирует с ожидаемой продолжительностью жизни по сравнению с ВВП.Они обнаружили, что средний уровень образования в стране гораздо лучше объясняет рост продолжительности жизни, чем ВВП, и устранили аномалию на кривой Престона (рис. 6, справа). Корреляция с ВВП была ложной. На самом деле, их модель предполагает, что и ВВП, и здоровье в конечном итоге зависят от количества школьного образования, которое получают дети. Этот вывод имеет огромное значение для приоритетов развития в национальной и глобальной политике. На протяжении десятилетий неолиберальная мантра, основанная на кривой Престона, доминировала в мейнстримном мышлении — рост ВВП страны и улучшение здоровья за этим последуют.Лутц и Кебеде показывают, что более эффективной политикой было бы инвестирование в школьное образование детей со всеми вытекающими отсюда преимуществами в качестве жизни.

Шутка Пинкера прошла полный круг. На самом деле последние несколько десятилетий декан выбирал деньги. Теперь он может посмотреть на данные и пробормотать: «Я должен был взять мудрость».

График 7: Ложные эквивалентности, Ложные дихотомии

Как мы все чаще видим, многие из ошибок Пинкера возникают из-за того, что он объединяет две разные динамики последних нескольких столетий: улучшения во многих аспектах человеческого опыта и подъем неолиберального капитализма laissez-faire.Будь то из-за ошибочных рассуждений с его стороны или из-за сознательной стратегии запутывания, результат один и тот же. Большинство читателей уйдут от его книги с неизгладимым впечатлением о том, что свободный рыночный капитализм является основной движущей силой человеческого прогресса.

Сам Пинкер заявляет о важности избегать такого смешения. «Прогресс, — заявляет он, — состоит не в том, чтобы принимать каждое изменение как часть неделимого пакета… Прогресс состоит в том, чтобы, насколько это возможно, разделить черты социального процесса, чтобы максимизировать пользу для человека и свести к минимуму вред.Если бы он серьезнее относился к собственному увещанию!

Вместо этого он пронизывает свою книгу нескончаемым потоком ложных эквивалентностей и ложных дихотомий, которые неумолимо ведут читателя к выводу, что прогресс и капитализм являются частями одного и того же пакета. Один из его любимых приемов — создать ложную эквивалентность между правым экстремизмом и прогрессивным левым движением. Он говорит нам, что регрессивным фракциям, стоявшим за президентством Дональда Трампа, «способствовало повествование, разделяемое многими из их самых яростных противников, в котором институты современности потерпели неудачу и каждый аспект жизни находится в углубляющемся кризисе — две стороны в жутком согласии. что разрушение этих институтов сделает мир лучше.Он даже доходит до того, что обвиняет Берни Сандерса в разгроме выборов 2016 года: «Левые и правые концы политического спектра, — полагает он, — возмущенные экономическим неравенством по разным причинам, свернулись, чтобы встретиться друг с другом, и их общий цинизм в отношении современной экономики помог избрать самого радикального американского президента за последнее время».

В политической модели Пинкера имплицитно заложена вера в то, что прогресс может быть достигнут только благодаря центристской политике, которую поддерживают многие представители господствующей Демократической партии.Он увековечивает ложную дихотомию «правых против левых», основанную на версии политики двадцатого века, которая уже не одно поколение не имеет значения. «Левые, — пишет он, — промахнулись в своем презрении к рынку и своем романе с марксизмом». Он противопоставляет «индустриальный капитализм», с одной стороны, спасший человечество от всеобщей нищеты, с коммунизмом, который «принес миру террор — голод, чистки, ГУЛАГи, геноциды, Чернобыль, мегасмертельные революционные войны и северокорейский стиль». нищета, прежде чем рухнуть повсюду от собственных внутренних противоречий.

Рисуя этот черно-белый манихейский пейзаж капиталистического добра и коммунистического зла, Пинкер стирает из поля зрения сложные, изощренные модели обнадеживающего будущего, которые десятилетиями усердно конструировались широким кругом прогрессивных мыслителей. Эти свежие взгляды избегают ложной дихотомии в стиле Пинкера — традиционного левого и правого. Вместо этого они исследуют возможности замены деструктивной глобальной экономической системы той, которая предлагает потенциал для большей справедливости, устойчивости и человеческого процветания.Короче говоря, модель постоянного прогресса в двадцать первом веке.

Несмотря на то, что идейных лидеров прогрессивного движения слишком много, чтобы упоминать их здесь, иллюстрация такого мышления видна на диаграмме 7. Она показывает интегрированную модель экономики, удачно названную «экономикой пончика», которая была разработана экономист-новатор Кейт Рауорт. Внутреннее кольцо, называемое социальной основой, представляет собой минимальный уровень предметов первой необходимости, таких как пища, вода и жилье, необходимый для возможности здоровой и полноценной жизни.Внешнее кольцо, называемое Экологическим потолком, представляет собой границы животворных систем Земли, таких как стабильный климат и здоровые океаны, внутри которых мы должны оставаться, чтобы обеспечить устойчивое благополучие для этого и будущих поколений. Красные области внутри кольца показывают текущую нехватку предметов первой необходимости для населения мира; красные зоны за пределами кольца показывают, насколько мы уже вышли за безопасные границы в нескольких важных земных системах.Цель человечества в рамках этой модели — разработать политику, которая приведет нас в безопасное и справедливое пространство «бублика» между двумя кольцами.

Раворт вместе со многими другими, страстно заботящимися о будущем прогрессе человечества, сосредоточивают свои усилия не на ложных дихотомиях с нулевой суммой, пропагандируемых Пинкером, а на разработке новых подходов к построению будущее, которое работает для всех на устойчивой и процветающей земле.

График 8: Прогресс вызван… прогрессистами!

Это подводит нас к последнему графику, который на самом деле принадлежит Пинкеру. Он показывает снижение за последние годы количества поисковых запросов в Интернете по сексистским, расистским и гомофобным шуткам. Наряду с другими статистическими данными он использует это как доказательство того, что, вопреки тому, что мы читаем в ежедневных заголовках, ретроградные предрассудки, основанные на поле, расе и сексуальной ориентации, на самом деле идут на убыль. Он объясняет это в значительной степени «мягкими табу на расизм, сексизм и гомофобию, которые стали второй натурой мейнстрима.

Как, спросим мы, это произошло? Как выражается сам Пинкер, мы не можем предполагать, что такого рода нравственный прогресс произошел сам по себе. «Если вы видите, что на землю упала куча белья, — возражает он, — это не значит, что белье выстиралось; это значит, что кто-то стирал одежду. Если уровень насилия снизился, значит, какое-то изменение в социальной, культурной или материальной среде привело к его снижению… Поэтому важно выяснить, каковы причины, чтобы мы могли попытаться усилить их и применить. более широко.

Оглядываясь назад в историю, Пинкер признает, что изменения в моральных нормах произошли потому, что прогрессивные умы вырвались из нормативных рамок своего общества и применили новую этику, основанную на более высоком уровне морали, неохотно волоча за собой мейнстрим, пока не выросло следующее поколение. принять новую моральную основу. «Глобальные кампании позора, — поясняет он, — даже когда они начинались как чисто желательные, в прошлом приводили к резкому сокращению рабства, дуэлей, китобойного промысла, связывания ног, пиратства, каперства, химического оружия, апартеида и атмосферных ядерных взрывов». тестирование.

Трудно понять, как тот же человек, написавший эти слова, может затем развернуться и осыпать бранью то, что он осуждает как «полицию политкорректности и борцов за социальную справедливость», оказавшуюся в ловушке «политики идентичности», не говоря уже о его отвращении к экологическое движение, которое «подчиняет интересы человека трансцендентной сущности, экосистеме». Пинкер, кажется, рассматривает все этическое развитие от доисторических времен до наших дней как «прогресс», но любое давление, направленное на то, чтобы сдвинуть общество дальше по его моральной дуге, предает анафеме.

В этом великая ирония книги Пинкера. Написав гимн историческому прогрессу, он затем занимает стойко консервативную позицию по отношению к тем, кто хочет его продолжить. Как будто он видит себя на вершине горы, держащим в руках плакат с надписью: «Здесь останавливается весь прогресс, если только это не на моих условиях».

В действительности, многие из великих шагов, сделанных в обеспечении морального прогресса, которым аплодирует Пинкер, были предприняты смелыми людьми, которые должны были сопротивляться осуждению Стивена Пинкера своего времени, в то время как они посвятили свою жизнь уменьшению страданий других.Когда Томас Пейн подтвердил «Права человека» еще в 1792 году, он был осужден заочно британцами за подстрекательскую клевету. Пройдет еще 150 лет, прежде чем его дальновидная идея получит всеобщее признание в Организации Объединенных Наций. Эмили Панкхерст семь раз арестовывалась за борьбу за избирательное право для женщин и постоянно ругалась «умеренными» того времени за радикальный подход в стремлении к тому, что теперь стало непререкаемой нормой. Когда в 1962 году Рэйчел Карсон опубликовала « Тихая весна » с первым публичным разоблачением неизбирательного использования пестицидов, ее одинокая позиция была осуждена как истеричная и ненаучная.Всего восемь лет спустя двадцать миллионов американцев вышли на марш в защиту окружающей среды в первый День Земли.

Эти большие успехи в нравственном прогрессе продолжаются и по сей день. Их трудно увидеть в водовороте повседневных событий, но они окружают нас повсюду: в легализации однополых браков, в распространении движения Black Lives Matter и совсем недавно в том, как начинается движение #MeToo. изменить нормы на рабочем месте. Неудивительно, что нынешние шаги в области социального прогресса яростно противостоят Стивену Пинкеру, который одобрительно ретвитнул статьи, критикующие как Black Lives Matter, так и #MeToo, и который на Всемирном экономическом форуме ругает то, что он называет «политкорректностью».

Пора вернуть прогрессистам мантию «Прогресс». Хитро привязав концепцию прогресса к рыночной экономике и центристским ценностям, Стивен Пинкер попытался присвоить великую идею, на которую он не имеет законных прав. Прогресс в качестве жизни как для людей, так и для нелюдей — это то, что должен праздновать каждый, у кого есть сердце. Этого не произошло благодаря капитализму, и во многих случаях это было достигнуто, несмотря на «свободный рынок», который поддерживает Пинкер.Лично я горжусь тем, что являюсь прогрессивным человеком и, как и многие другие, посвящаю свою энергию достижению прогресса для этого и будущих поколений. И если и когда мы это сделаем, то не благодаря Стивену Пинкеру и его благовидным аргументам.

Тизерное фото предоставлено burgermac – Flickr, CC BY 2.0, https://commons.wikimedia.org/w/index.php?curid=3531508

границ | Современность и идея прогресса

Введение

Петер Вагнер выражает широко разделяемое мнение, когда пишет, что современность «всегда ассоциировалась с прогрессом» (Вагнер, 2012, с.28), поскольку вера в бесконечный прогресс часто определяется как одна из основных характеристик Просвещения (см. Wagner, 2016). Можно утверждать, что слово «ассоциация» должно быть осторожно использовано автором в этом контексте с целью избежать каких-либо резких заявлений о возможном тождестве между современностью и концепциями прогресса, указывая в то же время на некую неслучайную связь. соответствие между двумя «терминами».

Однако мало кто сомневается в том, что идея «имманентного и неопределенного прогресса», постепенно заменившая средневековую веру в провидение, неразрывно связана с современностью, возникшей в разгар querelle des anciens et des modernes в философии. и искусства, а затем распространились на различные аспекты европейского общества.Лёвит утверждает, что эта новая вера в прогресс, которая почти стала «религией», была бы невозможна без сомнения в догме о божественном провидении, но, по иронии судьбы, постепенно заменяя ее, она также должна была взять на себя свою функцию, а именно. он должен был «предвидеть и предвидеть будущее» (Löwith, 1949, p. 60). Таким образом, идея прогресса, которая — вместе с концепцией революции — сформировала горизонт исторических ожиданий на ранних стадиях Нового времени и породила жанр философии истории, в самом своем происхождении являла собой пример амбивалентного отношения к средневековой концепции. мира, будучи «христианином по происхождению» и «антихристианином по смыслу», как отмечает Лёвит (1949) (стр.61). Столь же очевидно, что в настоящее время великие нарративы о прогрессе кажутся довольно непопулярными и излишними, но это вряд ли означает, что все представлений о прогрессе не имеют отношения к обществам позднего Нового времени или к нашим попыткам понять нынешние формы современности, как справедливо отмечает Питер Вагнер. в предвкушении своего последнего вклада в проблему прогресса (Вагнер, 2016).

Можно утверждать, что представления о прогрессе можно проследить в различных аспектах дискурсов о современности, начиная от бытовых представлений и стереотипов о «современном состоянии» и заканчивая, слегка перефразируя Лиотара, социологическими или философскими описаниями современности.Однако только с последним я собираюсь иметь дело в этом кратком экскурсе по прогрессу. В дальнейшем я не пытаюсь дать исчерпывающий отчет о различных фазах, через которые прошла идея прогресса между восемнадцатым веком и настоящим, поскольку это потребовало бы отдельного исследования (Nisbet, 1994). Вместо этого я сосредоточусь на переносе понятия прогресса из области философии истории в область социальной теории и на влиянии прогресса на более широкое теоретизирование социальных изменений.Затем я перехожу к рассмотрению того, каким образом переплетение образов прогресса с современностью сформировало основные дихотомии в социальной теории, такие как дихотомии между сообществом/обществом и системами/жизненными мирами. Наконец, я обращаю внимание на то, каким образом подход Эйзенштадта к множеству современностей поставил под сомнение веру в прогресс, лежавшую в основе теорий модернизации, и на перспективы, открытые более поздними попытками Вагнера теоретизировать взаимосвязь между прогрессом и текущими современными проектами.

Философия истории

На уровне теоретических дискурсов, явно или неявно затрагивающих проблемы современности, часто непризнанная приверженность некоторому понятию прогресса прослеживается с первого взгляда в различных описаниях социальных изменений. В этом нет ничего удивительного, учитывая избирательное сходство между «научным» стремлением, характерным для ранней социологии, к раскрытию механизмов, лежащих в основе социально-исторических изменений, и областью философии истории, где впервые проявилась явная связь между прогрессом и историческими изменениями, отчасти в результате развития концепции «всемирной истории», а также концепции «человечества» как одновременно единичного/коллективного субъекта истории.Конечно, всегда можно различить «более слабые» концепции прогресса, как в Идее всеобщей истории Канта, и более радикальные, как в Феноменологии и Гегелевских «Лекциях по философии истории» , а также у Маркса и Энгельса и в некоторых версиях марксизма. В самом деле, многие собственные работы Маркса, по-видимому, подтверждают идею о том, что сам Маркс был в какой-то степени очарован широко распространенной верой в прогресс. Хотя здесь невозможно отдать должное разнообразию и богатству откликов друзей и врагов на работы Маркса в связи с проблемой прогресса, было бы неразумно совсем не освещать некоторые его стороны.

Похоже, что до Второй мировой войны немало марксистов чувствовали себя комфортно с понятием прогресса. Таким образом, пытаясь дать определение «ортодоксальному» марксизму в своей классической работе История и классовое сознание , Лукакс все же не видел ошибки в утверждении, что, «приняв прогрессивную часть гегелевского метода», Маркс смог выявить реальный субстрат исторической эволюции » (Lucaks, 1972, стр. 17 — курсив мой). Несколько десятилетий спустя Ханна Арендт, рассуждая с совершенно иной интеллектуальной точки зрения, критически отмечает, что в «мечте Маркса о бесклассовом обществе… появляется последний, хотя и утопический, след концепции [прогресса] восемнадцатого века» (Арендт, 1973, с. .143).

Впрочем, еще с начала ХХ века своего рода марксисты тоже пытались проследить в работах Маркса недетерминистские элементы и вообще подвергали сомнению само понятие необходимого исторического развития. Балибар (1995) представляет нам прекрасный пример такого отношения, поскольку он утверждает, что работы Маркса являются двуличными. Согласно Балибару, в таких текстах, как «Коммунистический манифест», «Немецкая идеология» , «введении» 1859 года к Критика политической экономии и в первом томе Капитал Маркс предстает как мыслитель, придавший особый интерпретационный поворот к теме прогресса, обращаясь к ней с точки зрения экономики .Таким образом, этот аспект сочинений Маркса, по мнению Балибара (1995), омрачен — в основном экономическим — детерминизмом и финализмом, несмотря на тот факт, что Маркс предвидел положение дел, которое в конечном итоге порвало бы с логикой исторического развития, т. е. с бесклассовым обществом. это означало бы возникновение собственно истории, т. е. истории как свободы (стр. 94).

Однако Балибар полагает, что он все еще может проследить недетерминистского Маркса, который фокусируется на историчности и на человеческой практике , а не на универсальных исторических тенденциях, читая между строк основных работ Маркса, приведенных выше, и в свете некоторых замечаний. содержится в его «Критике Готской программы » и его переписке с Верой Засулич.Балибар даже утверждает, что в результате «поразительного поворота» марксовский «экономизм породил свою противоположность: набор антиэволюционистских гипотез» (Балибар, 1995, с. 108). В любом случае, даже если мы примем аргумент Балибара, Маркс представляет нам предельный случай мыслителя, который одновременно был очарован смесью позитивистских и прогрессивных подходов своего времени и предчувствовал интеллектуальные разработки, которым еще предстояло проявиться. Или, в еще иной формулировке, с одной стороны, Маркс выступает как «высший бунтарь против буржуазной либеральной мысли», а с другой стороны, Маркс «принимал универсализм, поскольку он принимал идею неизбежного исторического движения к прогрессу» ( Валлерстайн, 1991, с.125).

Можно утверждать, что развитие идеи прогресса в современности было в определенной степени обусловлено сочетанием средневековой эсхатологии и возникновения ожиданий, ставших возможными благодаря множеству беспрецедентных изменений в науке и политических, экономических и социальных институтах. Действительно, Козеллек утверждает, что эта комбинация породила темпоральность, которая могла безгранично открываться будущему, тем самым делая возможной саму идею универсальной истории (см.140, 232). Большое значение имеет понимание Козеллеком того, что прогресс был не «просто идеологическим способом видения будущего», но что он «скорее соответствовал новому повседневному опыту, который постоянно подпитывался из ряда источников», таких как развитие технической цивилизации. и быстрые изменения социальных и политических институтов (Коселлек, 2004, стр. 60). Теперь следует отметить, что, хотя значение понятия идеологии остается в значительной степени амбивалентным, мы, безусловно, должны позаботиться о том, чтобы не рассматривать идею прогресса как эпифеномен.В этом смысле прогресс лучше всего понимать как «воображаемое социальное значение» в том смысле, который Касториадис придает этому понятию, а именно. как значение, которое не ограничивается ни воспринимаемым (реальным), ни сознательно мыслимым, но проистекает из бессознательного, образует непризнанную основу коллективных и индивидуальных практик и действий (см., например, Castoriadis, 1987, особенно главы 3, 4). , 7; подробное обсуждение концепции см. в Arnason, 2014).

В качестве альтернативы мы могли бы рассматривать прогресс как ключевой элемент того, что Тейлор называет «социальным воображаемым», а именно.дотеоретический, относительно структурированный способ понимания мира, разделяемый большими социальными группами или даже целыми социальными формациями, формирующий практики и придающий легитимность действиям и институтам (см., например, Taylor, 2007, стр. 172–173).

Фукуяма прослеживает появление специфически современной концепции прогресса в трудах Макиавелли и особенно в том, что он понимает как разъединение политики и морали в работах Макиавелли. Тот же автор прослеживает важные формулировки прогресса в трудах мыслителей эпохи Просвещения, таких как Вольтер, энциклопедисты и Кондорсе, но предполагает, что именно с появлением немецкого идеализма это понятие получило наиболее тщательную и «серьезную» трактовку (Fukuyama, 1992). , п.57). Возможно, в немецком идеализме прогресс рассматривался в первую очередь с точки зрения постепенного достижения истины , как в кантовском идеале постепенного Просвещения и гегелевской концепции (абсолютного) духа .

Часто считалось, что Кант дал нам умеренную, но в то же время каноническую концепцию Просвещения и темы прогресса в истории. В своей трактовке сочинений Канта, которые прямо или косвенно касаются проблемы прогресса и истории, Хоннет различает три различных способа, которыми Кант занимался этой проблемой.Первая такая версия, возможно, в значительной степени зависит от взглядов Руссо на цивилизацию и, следовательно, связана с концепцией «несоциальной общительности» и необходимостью признания со стороны своего социального окружения (Honneth, 2009, p. 12). Вторая версия постулирует, что основным механизмом исторического прогресса является социальный конфликт, прикрывающийся постоянной угрозой войны и бесконечными попытками положить конец конфликту (Honneth, 2009: 13).

По мнению Хоннета, обе версии, упомянутые выше, основаны на допущении, что общая телеология соединяет естественную и человеческую сферы, и только в третьей версии специфически человеческая сфера рассматривается как относительно независимая от естественной телеологии.По его словам, третья версия рассматривает природу только как «источник конкретной человеческой способности… а не как изначальную причину интересующего нас плана» (Хоннет, 2009, стр. 14). На первый взгляд третья формулировка Канта может показаться менее важной, чем она есть на самом деле. Хоннет прослеживает в нем понимание того, что человеческий интеллект и «механизм обучения» установлены как ключевой механизм прогресса как в онтогенезе, так и в филогенезе, и утверждает, что между кантовским и гегелевским трактовками прогресса есть сходство; с его точки зрения, они оба понимают исторические процессы в терминах «направленного прогресса», с той принципиальной разницей, что Кант не полагался на «анонимный процесс развертывания духа» (Honneth, 2009, p.17).

В манере, которая, возможно, приближает его к хабермасовскому пониманию роли публичной сферы и его теории возникновения и развития коммуникативной рациональности, Хоннет утверждает, что только эта последняя версия кантовской трактовки истории является жизнеспособной и действенной. «плодотворным для настоящего времени», поскольку все те, кто «активно поддерживает нравственные достижения Просвещения», теперь должны понимать историю как «конфликтный процесс обучения», а себя — как «наследников» этого процесса и, следовательно, как ответственных для продолжения этого развития «в свое время» (Honneth, 2009, с.18).

Теперь я считаю, что мы могли бы добавить некоторые элементы к этому пониманию, не нарушая намерений и идей Хоннета. Во-первых, следует отметить, что мы всегда можем интерпретировать имманентную телеологию Гегеля — и его трактовку абсолютного духа — как относительно открытые. В этом случае избирательное сходство между кантовской и гегелевской версиями человеческой свободы и исторического прогресса становится более выраженным. В этом отношении, конечно, не случайно, что Роуз, утверждающий, что «в мысли Гегеля «дух» означает структуру признания или непризнания в обществе» и «неотделим от абсолютного духа, смысла истории в целом», в состоянии проследить параллели между моральным суждением Канта и абсолютной этической жизнью Гегеля (Роуз, 1981, с.41, 45).

Во-вторых, представление о прерывистом относительно независимом от природы историческом прогрессе открывает целое поле для исследования постоянно меняющихся отношений между человеческими и нечеловеческими формами развития. Попутно следует отметить, что, на мой взгляд, из различных ответов на эту проблему наиболее многообещающим является ответ Касториадиса. По Касториадису, общество характеризуется двоякой неопределенностью: с одной стороны, в опирающемся на «первый природный субстрат» общество относительно независимо от того, что мы обычно называем естественными законами, а с другой стороны, в своем развитии вокруг магмоподобных социальных значений, институты сопротивляются объяснению, основанному на том, что Касториадис называет «тождественной» (формально-математической) логикой (см.глава 5; Clooger, 2014 показывает, что критика ансамблево-тождественной логики Касториадисом на самом деле является сфокусированной и глубокой критикой разума).

Третий пункт касается простого наблюдения, что любой прогресс в обучении никогда не может быть только созерцательным по своей природе. Скорее, любая достигнутая «истина» должна была быть воплощена в институтах и ​​тем самым способствовать как коллективной, так и индивидуальной автономии, несмотря на слишком часто ощущаемое противоречие между индивидуальным, частным и универсальным, которое Гегель стремился примирить через свою концепцию современного мира. штат.Само собой разумеется, что это отождествление истины, прогресса и современности также натолкнулось на сопротивление, наиболее острый момент которого в девятнадцатом столетии, возможно, можно найти в понижении Ницше статуса истины до статуса «метафоры» и «метафоры». его последующая двойная атака на идею прогресса в истории через метафору «вечного возвращения того же самого» в Так говорил Заратустра и постулирование существования регрессивных сил как основополагающих инстанций и столпов иудео-христианского цивилизации и европейской современности в Генеалогия морали .

Социальная теория и социальные изменения

Однако в той мере, в какой вызовы вдохновленному Просвещением доминирующему дискурсу о прогрессе оставались относительно ограниченными и маргинальными, воображаемое прогресса не переставало захватывать социологическое воображение с момента зарождения дисциплины. Огюст Конт, этот «приверженец как порядка, так и прогресса» (Верник, 2001, с. 10), думал, что уловил «закон трех стадий», которые человеческий дух по необходимости должен был пройти в своем развитии, и он постулировал соответствующие преобразования в области целых обществ и институтов.

Нисбет показал, что в отношении своей приверженности идее о том, что «человеческая история была линейной, что она развивалась поэтапно или в эпохи и что она ни на что так не похожа, как на интеллектуальное развитие отдельного человека», Конт на самом деле типичный представитель своего времени и наследник концепции, возникшей в римской античности, а затем «захваченной и сделанной св. Августином ключом к всемирной истории» (Нисбет, 1994, с. 255). Как известно, злополучная концепция Конта (очевидно, ранняя и несколько неуклюжая попытка социологии знания) была встречена с подозрением или даже внешним неприятием с тех пор, как Дюркгейм видел своей задачей очистить социологию от метафизики Конта.Такое же подозрение было направлено против эволюционизма Герберта Спенсера, возможно, еще одного вдохновленного Дарвином обличия, под которым рассматривалось «воображаемое значение» прогресса на заре социологии и которое было провозглашено и покончено с Толкоттом Парсонсом в его первой крупной работе. Структура социального действия , хотя по иронии судьбы сам Парсонс пришел к принятию квазиэволюционной точки зрения на социальные изменения в своих более поздних работах, наиболее ярко выраженных в его статье 1964 года «Эволюционные универсалии в обществе» (Parsons, 1964). .

Интересно, что парсоновскую социологию обвиняли в продвижении неисторического взгляда на общество, который якобы препятствовал любому существенному анализу социальных изменений. В своем постскриптуме 1968 года к статье «Процесс цивилизации» Элиас дает интересный интерпретационный поворот этой критике структурного функционализма. Действительно, он утверждает, что с введением концепции «переменных паттернов» и особенно с двустишием «аффективность против аффективной нейтральности» Парсонс заново интерпретирует проведенное Тоннисом различие между Gemeinschaft и Gesellaschaft .В этом прочтении творчества Парсона сообщество характеризуется аффективностью, а общество — аффективной нейтральностью. Далее Элиас утверждает, что, вводя такие весьма абстрактные концепции, Парсонс теоретизирует социальные изменения, как если бы они были «карточной игрой», и остается нечувствительным к «отличительным особенностям» исторически конкретных обществ (Элиас, 2000, стр. 453–454). По словам Элиаса, Парсонс использует такие понятия, как «эго» и «система», в овеществленной манере, которая воспроизводит якобы ошибочное предположение Дюркгейма о том, что «отношение между «индивидуумом» и «обществом» представляет собой «взаимопроникновение» индивидуума и социальной системы». (Элиас, 2000, с.456). Именно такая трактовка понятий, по мнению Элиаса, вводит Парсонса в заблуждение и ответственна за его сведение «процессов к состояниям» (Элиас, 2000, стр. 456).

Однако в отношении прогресса в критике Парсонса Элиасом есть два важных элемента. Первый , хотя Элиас пишет постскриптум в тот день, когда Парсонс уже явно опубликовал работы, посвященные теме эволюции, в постскриптуме этот вопрос не упоминается. Наоборот, его критика — не что иное, как вариация господствующей критики структурного функционализма, которую она обвиняет в том, что она придерживается «элейского» взгляда на общество, поскольку предполагает, что «общества обычно находятся в состоянии равновесия» (Elias, 2000). , п.459). Во-вторых , за критикой Парсонса Элиасом следует довольно интересное предположение, что предполагаемая слепота Парсонса к социальным изменениям является результатом полного отказа от темы социального развития, понятия, которое Элиас использует в этом контексте как почти синоним прогресса. Действительно, Элиас утверждает, что это часть более широкого упадка темы развития в социальных науках, что, по его мнению, должно быть связано с загрязнением описаний социального развития девятнадцатого века, таких как отчеты Конта, Спенсера, Маркса и Хобхауза. «политическими и философскими идеалами» (Элиас, 2000, с.458). В противовес этой идеализации прогресса «нация» предоставила в интерпретации Элиаса господствующей социальной теории двадцатого века столь же идеологический образ неизменной субстанции, которая служила моделью для структуралистско-функционалистских подходов (Elias, 2000, p. 462–463).

В этом контексте следует отметить, что на протяжении всего текста Элиас, кажется, придерживается мнения о том, что социальные науки не должны полностью воздерживаться от использования концепции развития или ослабевающей «веры в прогресс», а скорее должны избавиться от отделить его от идеологических элементов и обосновать их анализ на фактах (Элиас, 2000, с.458, 461, 467). Оставляя в стороне эпистемологические трудности, которые влечет за собой это утверждение, следует отметить, что, возможно, именно это отношение привело некоторых читателей его работ к тому, что трактовка Элиасом цивилизации была замаскированным эволюционизмом, как отмечает Ван Крикен (1998) (стр. 66). На мой взгляд, это вопиющее непонимание намерений Элиаса, поскольку он ясно понимает цивилизацию как ненадежный и незавершенный процесс, которому всегда угрожают контрцивилизационные процессы, такие как «децивилизирующий рывок гитлеровской эпохи» (Элиас, 1996, с.1) как он пишет во вступлении к Немцы . В то же время, однако, я не могу не согласиться с Ван Крикеном (1998) в том, что в работе Элиаса действует убеждение, что современные общества действительно развивались или прогрессировали в некоторых аспектах и ​​ нелинейным образом (как в науке). и в расширенном применении самоконтроля) по отношению к средневековым (с. 67). В любом случае странно, что Элиас совершенно не комментирует явно эволюционистский характер более поздних теорий Парсонса.

Действительно, в своих более поздних работах Парсонс предвидит существование «эволюционных универсалий», то есть элементов, «достаточно важных для дальнейшей [социокультурной] эволюции», в то время как он утверждает, что социальная организация через родство, общение с помощью языка, религии и технологии образуют незаменимый и «интегрированный набор эволюционных универсалий даже на самом раннем человеческом уровне» (Парсонс, 339, 342). В другой работе того же периода Парсонс четко рассматривает проблему социальных изменений с эволюционной точки зрения, утверждая, что социокультурная «эволюция происходила путем изменения и дифференциации от простых к все более сложным формам», хотя он также настаивает на множественном числе и несуществующих формах. -линейный характер этого развития (Парсонс, 1966, с.2). Именно это предположение лежит в основе его фундаментальной трехчастной классификации исторических обществ как «примитивных ( sic ) промежуточных и современных» и подкрепляет его утверждение о том, что современность имеет свое единственное историческое происхождение в «обществах Западной Европы, которые развивались из средневековая основа, возникшая после заката Римской империи» (Парсонс, 1966, с. 3).

Ответ на эволюционизм пришел в конце 1960-х годов от Роберта Нисбета (1969), который выступал против эволюционных концепций социальных изменений, которые он справедливо приписывал как социологическим, так и философским теориям, хотя его аргументация может быть расширена и включать интерпретации социальных изменений. которые в значительной степени опираются на идею прогресса.В двух словах, аргумент Нисбета состоит в том, что социальная теория и философия страдают от неоправданной — и, в конечном счете, идеологической — концепции социальных изменений в терминах перехода от якобы низших (традиционных) форм общественной жизни к якобы более высоким в современности. Важно отметить, что он приписывает тенденцию современной мысли теоретизировать социальные изменения в такой довольно упрощенной манере интерпретации, которая была (возможно, случайно) дана в Новое время греческой концепции роста и упадка в сочетании с аристотелевской концепцией энтелехии . , я.е., внутренний принцип, якобы ведущий каждое существо к его цели или совершенству. Нисбет утверждает, что концепция энтелехии была переосмыслена как в контексте христианской традиции в трудах святого Августина, так и в современных светских философских и социологических описаниях социальных изменений, которые склонны рассматривать это явление как имманентный процесс. для общества и в связи с этим с точки зрения необходимого развития. Нисбет также утверждает, что наиболее показательную форму этой интерпретации можно найти в функционалистских и структуралистских социологических подходах, в контексте которых она также приводит к гипостазированию/эссенциализации «общества» как такового.

Сообщество/Общество

Как уже подразумевалось в рассуждениях выше, идея прогресса также скрыта за знаменитой дихотомией между сообществом и обществом ( Gemeischaft и Gesellschaft ), которая была так дорога ранним социологам. Эта простая оппозиция, далекая от того, чтобы быть просто образом, наполняющим одноименную работу Фердинанда Тонниса, может быть различима в различных обличьях (или даже замаскированно) в серии социологических рассуждений о социальном, начиная от идеально-типического противопоставления Макса Вебера между «традиционным» и «традиционным». и «современные»/«рациональные» формы социального (взаимодействия) и ассоциации в его «Экономике и обществе» , до постулирования Дюркгеймом двух форм/модусов солидарности (механической и органической), соответствующих досовременным и современным общественным формациям.В обоих случаях, конечно, выводы далеко не прямые.

Веберовское понимание современности с точки зрения рационализации и разочарования далеко от прославления прогресса, как ясно показывает его тезис о « Stahlhartes Gehäuse » или «железной клетке» в «Протестантской этике » (см. 123). Это справедливо в той мере, в какой этот тезис выражает большую озабоченность — если не прямое отвращение (см. Giddens, 1992, p. xix) — к влиянию специфических форм рационализации, характерных для европейской современности, как на институты, так и на отдельных людей.Однако, несмотря на довольно неразрешенное противоречие между безошибочными признаками влияния Ницше в веберовской интерпретации современности и его одобрением методологического принципа ценностной нейтральности как предпосылки социологического предприятия, превосходство, которое Вебер приписывает рациональному действию, может не быть случайным. Другими словами, поскольку методологический атомизм Вебера был приписан непризнанной приверженности с его стороны современному Weltanschauung относительно индивидуальности (см.61), поэтому не исключено, что его идеально-типическая типология действия носит тонкий отпечаток общего понимания модерна как прогрессивного с точки зрения рациональности по отношению к досовременным формам общественной организации.

Аналогичное наблюдение можно сделать в отношении дюркгеймовской концепции современности и социальных изменений. Хотя Дюркгейм намеренно переворачивает значения терминов «органический» и «механический», первоначально использовавшиеся в работах Тонниса, в сущности концепция относительно прогрессивного характера современных обществ по сравнению с досовременными остается неизменной в его концепции, если не даже более выраженным, чем в случае Тонниса.Дюркгейм теоретизирует современность — и социальные изменения — в терминах перехода от положения дел, подпадающего под категорию «механической солидарности», к положению дел, которое в основном характеризуется «органической солидарностью», т. е. с формы социальной жизни, совместимые с высшим чувством индивидуальности. Мюллер справедливо отмечает, что использование Дюркгеймом термина «солидарность» следует понимать как попытку сформулировать «реляционную» концепцию, которая адекватно уловила бы природу социальной связи и дала бы ответ на проблему социального порядка.Таким образом, механическая солидарность описывает форму непосредственной интеграции индивида в сообщество, в то время как органическая солидарность выражает интеграцию через возрастающую дифференциацию как уровней индивидуального существования, так и коллективных представлений, которые становятся гораздо более сложными, чем в простых и архаичных формах обществ (Мюллер, 1994, стр. 79).

Это могло быть — и интерпретировалось — по-разному. Нисбет утверждает, что Дюркгейм был одним из немногих интеллектуалов своего поколения, которые сопротивлялись идее морального прогресса, но он также подчеркивает целенаправленное использование Дюркгеймом различения Тонниса между Gemeinschaft и Gesellschaft , его приверженность тезисам « социальная атомизация» и «секуляризация» (Нисбет, 1965, с.18, 21–22). Однако на другом конце спектра возможных интерпретаций ненадежный — и, возможно, даже обманчивый — характер этого различия был справедливо подчеркнут Жан-Люком Нэнси в его знаменитом сборнике статей под красноречивым заголовком «Неоперативное сообщество ». В этой работе Нэнси возражает против якобы фиктивного характера различия, замечая, что « сообщество не имело места …или, скорее… Gesellschaft появилось, чтобы помочь государству, промышленности и капиталу ликвидировать существовавшее ранее Gemeinschaft » (Нэнси, 1991, с.11).

Кроме того, переплетение между идеей прогресса и образом перехода от сообщества к обществу можно было также различить в функционалистской концепции социальных изменений в терминах (социальной) сложности и (системной) дифференциации . Обеспечивая одновременно описание и самопонимание современности, это фундаментальное различие между сообществом и обществом, по существу, определяет даже более поздние и более сложные подходы, такие как теория коммуникативного действия Хабермаса, где основное различие проводится между системами. и коммуникативный жизненный мир(ы).

Возможность многомерных жизненных миров была признана уже в классическом труде Альфреда Шютца «Феноменология социального мира» , где ясно сказано, что жизненный мир открыт для различных и, возможно, противоречивых интерпретаций, и автор предлагает «примеры» магическая интерпретация, относящаяся к простым обществам, теологическая интерпретация, которую пропагандируют религиозные миссионеры, и научная интерпретация, соответствующая современному ученому (Schutz, 1966, с.270). Помимо некоторого сверхъестественного сходства с «законом трех стадий» Конта, концепция Шюца здесь, по-видимому, основана на вере в то, что жизненные миры находятся в процессе постепенной рационализации, — тезисе, связанном с работами Макса Вебера, но ясно представленном и защищенном Хабермас в Theory of Communicative Action (см. также Wagner, 2016, p. 88).

Системы и жизненные миры

Хабермас приписывает как онтологическое, так и эпистемологическое первенство жизненному миру, который он рассматривает как исходный локус социального взаимодействия и как основу системных форм социального развития (см.114). Поэтому он изо всех сил старается вне всякого сомнения установить — якобы исторически подтвержденный — тезис о постепенной рационализации жизненного мира, пытаясь в то же время дать всестороннее рассуждение о механизмах социальных изменений, обосновать свою концепцию « коммуникативной рациональности» и автономии Разума по отношению к его различным искажениям, которые, по его мнению, являются результатом системных интересов.

Хорошо известно, что Хабермас трактует слово жизни как понятие, противостоящее понятию «трансцендентальный субъект», и, следовательно, как образцовый «трансцендентальный» локус коммуникативных обменов (и взаимодействий) между более или менее рациональными агентами и как место где необходимо искать взаимное согласие и в идеале можно было бы достичь общественного консенсуса (Хабермас, 1987, с.126–127). Кроме того, он утверждает, что с «внутренней» точки зрения агентов жизненный мир представляет собой концепцию, которая представляет выборное сходство с дюркгеймовской концепцией «коллективного сознания» (Habermas, 1987, стр. 133). В этом смысле жизненный мир образует содержательный горизонт, в пределах которого живут и взаимодействуют агенты и на котором покоятся как содержательная направленность их индивидуальных действий, так и общий рудимент со смыслом целых социетальных образований. Подобно собственно горизонту, жизненный мир сам по себе не может стать темой сознания субъекта (Хабермас, 1987, с.124) и, следовательно, различные его объективации (как, например, в случаях форм культуры и т. д.) лишь раскрывают стороны его общей структуры. Аргумент Хабермаса слишком сложен, чтобы подробно рассматривать его здесь, однако важно отметить, что, несмотря на признание влияния сложных взаимодействий между компетентными, но, возможно, неопытными (или неспециалистами) агентами на саму картину и структуру конкретных жизненных миров, он по-прежнему считает, что в целом структурно-морфологические преобразования жизненных миров можно интерпретировать как процесс постепенного превращения «священного в язык.

Эта концепция, которая снова воспроизводит одно из самых знаменитых различений Дюркгейма (т. воображаемое, но еще не выраженное эксплицитно в языке) и светское с лингвистически опосредованной и постепенно развивающейся рациональностью. По мнению Хабермаса, внутренняя дифференциация жизненного мира приводит к разрастанию «областей», где взаимодействие происходит в условиях взаимной ориентации на понимание и где достижение консенсуса зависит от принципа «наилучшего аргумента» (Хабермас, 1987, с.145).

Эта формулировка влечет за собой двойную защиту автономии разума от критики первого поколения Франкфуртской школы и особенно от знаменитого тезиса Диалектика Просвещения (сама инверсия гегелевской и марксистской версии диалектики), и согласно которому, далекий от достижения Абсолютной самоясности (как у Гегеля) или полностью освобожденного положения дел (как у Маркса), «просвещенный» разум (Ratio) по необходимости скатывается к мифу и неразумию, поскольку он следует за неубедительная и порочная диалектика. «Диалектика Просвещения» — прекрасный пример теоретического дискурса, критикующего идею современности как прогресса, который — в отличие от других критических анализов современности, таких как, например, Шпенглер Упадок западной цивилизации — сохраняет определенную приверженность идеалам человеческой эмансипации и причине, стремясь интерпретировать современность с точки зрения регрессии (но не упадка).

В этом отношении, с одной стороны, концепция Хабермаса о постепенно рационализируемых жизненных мирах резко контрастирует с аргументом Адорно и Хоркхаймера (Adorno and Horkheimer, 1986) о том, что просвещенный разум по существу инструментальный и квазимифический, поскольку Хабермас утверждает, что посредством коммуникативных действий миф в конечном счете постепенно вытесняется разумом на той самой почве, на которой впервые возник сам миф, т. е.в жизненном мире.

Хабермас приводит показательный пример, когда утверждает, что мы можем различить символические элементы и ритуалы в архаических формах общества, но хотя эти архаические, мифические формы понимания имеют решающее значение для возникновения и поддержания социальной интеграции, они просто определяют социальное поведение, а не собственно действие. Скорее, он прямо заявляет, что только посредством «преобразования примитивных ( sic ) систем призывов в грамматически регламентированную, пропозиционально дифференцированную речь была достигнута социокультурная точка, в которой ритуализированное поведение превратилось в ритуализированное действие » и что из этого указывают на то, что «нам больше не нужно довольствоваться описанием ритуализованного поведения, [но] мы можем попытаться понять ритуалы» (Хабермас, 1987, с.190). Другими словами, это в значительной степени фиктивное — но, возможно, эвристически плодотворное — постулирование крупной трансформации среди мифических представлений о мире воспроизводит широко разделяемое убеждение, что разум имеет в своей основе миф и что человеческое действие мыслимо как таковое только в условиях относительной рационализации. Из этого следует, что наши попытки «понять» действие в духе веберовской Verstehendesoziologie мыслимы только при условии некоторой эмерджентной формы рациональности — переинтерпретации со стороны Хабермаса веберовской типологии действия — и особенно веберовской убежденности в том, что «эмоциональное », а «традиционные» действия не являются собственно действиями, что, на мой взгляд, здесь более чем очевидно.

С другой стороны, Хабермас прослеживает прямую связь между искажающими элементами разума (так называемой инструментальной рациональностью) и системно обоснованными интересами. В этом смысле он пытается провести различие между неискаженной, коммуникативной формой рациональности, постепенно возникающей в результате развития жизненного мира (миров), и потенциально отчуждающей формой рациональности, порожденной системной дифференциацией и распространением систем. Другими словами, он утверждает, что эти идеально-типические представления об обществах (т.э., система и жизненный мир) претерпевают ряд изменений, которые он называет постепенным «расцеплением систем и жизненного мира» (Хабермас, 1987, с. 153) и которые приводят к опасной «колонизации» жизненного мира системными интересами при влияние медиа вроде денег и власти, т. е. в прогрессивной технизации и инструментализации символических структур жизненного мира (например, Хабермас, 1987, с. 183, 187, 196).

Критика систем Хабермасом следует за его более ранними попытками выступить с критикой инструментального разума, не отрицая при этом полностью освобождающих сил разума и науки, что особенно заметно в его Разуме и человеческих интересах .Его также можно интерпретировать как критику так называемых «теорий модернизации», основанных на моделях экономического роста (а не развития), поскольку Хабермас рассматривает экономические системы во многом как препятствия для достижения общественного консенсуса на основе неискаженной коммуникации.

Прогресс и множественность: за пределами множественной современности?

Дальнейшей критике теорий модернизации способствовал подход Шмуэля Эйзенштадта «множественных современностей», основанный на новой интерпретации тезиса Карла Ясперса об «осевом веке».По иронии судьбы, работы Эйзенштадта 1950-х годов по-прежнему представляют собой «неортодоксальную версию» теорий модернизации, а его самая выдающаяся работа 1960-х годов, его сравнительное исследование мировых империй, проводилось в теоретических рамках теории систем Парсонса. Арнасон отмечает, что это помешало Эйзенштадту извлечь максимальную пользу из разнообразия своего материала, поскольку навязывание «основанного на эволюции общества от простого к сложному» помешало ему завершить свою критику модернизационных описаний (Арнасон, 2015, с.148–149).

Ни одна работа Эйзенштадта не развивает адекватно теоретическую основу его более поздних работ, которые стали известны как «множественные современности» и которые Арнасон описывает как «культурный поворот» в подходе Эйзенштадта к социально-историческим явлениям. Однако его разрыв с парсоновской парадигмой объясняется, по крайней мере, двумя основными факторами: Первый Эйзенштадт все больше убеждался, что государство Израиль представляет собой уникальное проявление современного проекта. Второй , это понимание было дополнительно обогащено реинтерпретацией Эйзенштадтом тезиса Карла Ясперса об «осевом возрасте» и концепции «осевых цивилизаций» (Arnason, 2015, стр. 165–166).

Согласно подходу «множественной современности», у великих евразийских цивилизаций первого тысячелетия (700–400) до н. и актуальны по сей день. Важнейшими элементами являются разграничение «священной» и «светской» сфер и возникновение в ряде случаев первых «мировых религий», возникновение рефлексивности (и философии), первобытного понимания человеческой историчности и признания человеческой деятельности как важнейшего исторического фактора, или, как выразился Вагнер, признание того, что «другой мир возможен» (Вагнер, 2005, с.93; Витрок, 2005, с. 61 сл.). Достоинство этого подхода заключается в том, что он пытается рассматривать современность с плюралистической точки зрения, как историю непрерывных процессов формирования и трансформации того, что Эйзенштадт (2000) называет «культурными программами» — термином, придуманным для замены понятий «цивилизации». » и «общества» (с. 2). Следовательно, он сопротивляется как стремлению теоретизировать современность в одномерной манере (скажем, обусловленной развитием экономики), так и в некоторой степени тенденции понимать современность через чрезмерно упрощенную концепцию перехода от средневековья к современности. те.

Эйзенштадт понимает современность как «особую цивилизацию с отчетливыми институциональными и культурными характеристиками», как «кристаллизацию» «способов интерпретации мира» или как формирование особого социального воображаемого, как он пишет вслед за Касториадисом (Eisenstadt, 2002, стр. 28).

Подход множественных современностей явно направлен против предположения Фукуямы о якобы безальтернативности устоявшихся социально-экономических и политических институтов капитализма, которое стало популярным под рубрикой «конца истории».Он также был сознательно разработан против конфликтной интерпретации Сэмюэлем П. Хантингтоном западных и незападных цивилизаций (Эйзенштадт, 2002, стр. 27). В этом отношении оно в значительной степени оспаривает предположение о том, что социальные изменения могут быть теоретизированы в целом с точки зрения прогресса или эволюции и что этот прогресс представлен конкретным прогрессом культурных, социальных, научных, экономических и политических процессов. учреждений западного мира.Однако было также отмечено, что идея почти «прямой» связи между осевым веком и нашей «настоящей эрой» довольно несостоятельна (Wagner, 2012, с. 156), в то время как сам акцент на «множественных современностях» Подход к рефлексивности, историчности и деятельности можно рассматривать как некритически воспроизводящий господствующие концепции современности (Wagner, 2005, стр. 104).

В ответ на эти проблемы Вагнер предложил в своей книге Современность как опыт и интерпретация (Вагнер, 2008) и в своих последующих работах изучать современность с точки зрения по крайней мере трех фундаментальных проблем (а именно: эпистемическое , политическое и экономическое ), не отдавая привилегии априори ни одному из них и, во-вторых, заменяя понятие «прогресс» термином «улучшение с течением времени» (Wagner, 2012, стр. 151). В том же духе он предлагает по возможности избегать перегруженных смыслом терминов «общество» и «цивилизация» и заменять их более подвижным и расплывчатым понятием «коллективного самопонимания» (Вагнер, 2012, с. 158). Предложение Вагнера интересно в том, что касается наших часто вводящих в заблуждение концепций общества, цивилизации и прогресса, но требуется много концептуальной работы, прежде чем мы сможем удовлетвориться способами, которыми те самые тупики, которые возникают в результате современного и современного понимания коллективность, субъективность и идентичность могут быть преодолены.По сути, понятие «улучшения с течением времени» имеет то достоинство, что оно сохраняет «слабый» идеал прогресса, пытаясь порвать с приверженностью идее имманентного развития и энтелехии в том смысле, который обсуждался выше. То же самое относится и к попытке Вагнера заменить понятие «физический человек» на более традиционное понятие «субъект», хотя следует отметить, что предлагаемый термин не более осязаем и не менее метафизичен, чем альтернативы, в то время как он предполагает большую основу для таких ключевых понятий, как тело, личность, бытие и т. д.прежде чем мы могли бы использовать его удовлетворительным образом.

Однако бесспорным достоинством вышеупомянутого предложения Вагнера является то, что оно тематизирует проблемы, порожденные связью концепций модерна с идеей прогресса, дает нам альтернативные пути теоретизирования модерна и тем самым показывает также возможную неизбежность вопроса прогресс . Связь между современностью и прогрессом, безусловно, становится менее заметной в дискурсах, экстраполирующих радикальный разрыв между модерном и постмодерном, как, например, в работе Лиотара . влияние новых информационных и коммуникационных технологий» (Вагнер, 2015, с.107), или с дискурсами, которые пытаются полностью деконструировать западную метафизику и, следовательно, современную озабоченность прогрессом. Однако по своему происхождению деконструктивистские дискурсы часто не в состоянии противостоять искушению преувеличить аспект упадка , как, например, в предположении Ницше о том, что контртворческие формы власти были составной частью европейской цивилизации девятнадцатого века, или в заявлении Хайдеггера о том, что технология формирует предельный горизонт западной метафизики, исключающий альтернативные проявления общего и индивидуального бытия.

По крайней мере, с 2008 г. произведения Вагнера все больше проникают в острый вопрос прогресса, и его последняя изданная книга по этому вопросу (2016 г.) является таким ответом, попыткой заселить пространство, открывшееся между крайней верой в прогресс восемнадцатого и девятнадцатого века и разочарование в прогрессе, которое характеризует большую часть двадцатого века и настоящего. Вагнер признает различные измерения прогресса и разнообразие исторических интерпретаций этого понятия, а также то, что — вслед за Гадамером — мы могли бы назвать «проблемой применения», т.е.то есть тот факт, что между интерпретацией и воплощением «концепции на практике» всегда существует динамика (Wagner, 2016, стр. 10). Действительно, чтобы отдать должное этому сложному созвездию значений, практик, институтов, социальных и политических образований и отдельных лиц, он исследует свой материал в соответствии с тремя упомянутыми выше проблемами (Wagner, 2016, p. 13–14). .

Вагнер утверждает, что за концепциями, образами, практиками и институциональными достижениями в отношении прогресса в областях науки/знания и экономики действует общий «механизм», где воображаемое значение «мастерства», по-видимому, сопутствует значению прогресса. Вагнер, 2016, с.38). В этом отношении на реконструктивный проект Вагнера оказал сильное влияние известный тезис Касториадиса о том, что современность основана на двух — часто противоречащих друг другу, но и переплетенных — основных воображаемых значениях , а именно. неограниченное распространение «рационального господства» и политической «автономии» (Касториадис, 1997, с. 37).

В моем понимании творчества Вагнера это влияние интерпретации автономии Касториадисом объясняет особый акцент, сделанный на политической problématique , и его понимание того, что «одной ключевой заботой нашего времени должен быть политический прогресс» в смысле «радикальная приверженность демократической деятельности» (Вагнер, 2016, с.21). Вагнер формулирует это понимание другими способами, например, с точки зрения необходимости признать и активно возродить то, что он называет «исторической темпоральностью». Темпоральность здесь означает признание всегда динамичного и ненадежного социально-исторического или состояния дел, характеризующегося напряжением между «абстрактными и «презенталистскими» концепциями индивидуума и коллектива» и различными реальными переживаниями « господство и несправедливость» (Вагнер, 2016, с. 128).

Здесь Вагнер снова использует опыт различных «протестных» социальных движений, возникших в 1960-х годах, и подчеркивает необходимость пересмотра социальных и политических форм прогресса, избегая крайностей того, что он называет «гибристическими проектами радикальной трансформации». не отвергая, тем не менее, любое зерно истины, которым они могли бы обладать (Wagner, 2016, стр. 103, 150–152). В самом деле, если «критика и протест» подпитывают поиск «нормативно превосходных решений», то Вагнер прав, придавая большое значение роли протестных движений, таких как антиколониальное движение, феминистское движение и движение против апартеида в Южной Африке в переосмыслении понятия прогресса и растворении организованной современности (Вагнер, 2016, с.108–115).

Короче говоря, Вагнер определяет основной «механизм» прогресса с середины восемнадцатого века до последней половины двадцатого века как господство и сопротивление господству, и он настаивает на том, чтобы понятие прогресса не было полностью отвергнуто, а что его скорее следует заменить относительной концепцией прогресса путем переработки идеи Просвещения о коллективной и личной автономии (Wagner, 2016, стр. 152).

Некоторые заключительные замечания

«В наш век нет недостатка в заявлениях историков и других интеллектуалов о том, что идея прогресса «умерла вместе с Гербертом Спенсером», «кончилась с девятнадцатым веком» и была «навсегда изгнана Первой мировой войной»… Но правда лежит в другом месте», — пишет Нисбет в 1980 году и продолжает утверждать, что, несмотря на обилие и разнообразие вызовов идее прогресса в двадцатом веке, «догма прогресса не на пороге смерти» (Nisbet, 1994, п.297). Спустя почти 30 лет, несмотря на распространение подобных вызовов по всему миру в настоящее время, прогресс и упадок вряд ли исчезнут из воображаемого современной философии и науки, как это попыталось показать это краткое эссе.

Поскольку я прежде всего был заинтересован в том, чтобы показать, каким образом тема прогресса сформировала социальную теорию и особенно теории социальных изменений, я лишь косвенно — и мимоходом — обратился к нормативному аспекту отношений между различными проектами, которые могли быть реализованы. характеризуется в некотором роде как «современный» и прогресс.Однако очевидно, что большая часть дискуссий о неизбежности вопроса о прогрессе указывает именно на необходимость дальнейшего уточнения этого измерения. Следует признать, что это достаточно сложный вопрос, требующий тщательного обсуждения многих современных течений мысли, но при этом затрагивающий важные гносеологические и философские вопросы, которым следует посвятить отдельное исследование. В этом отношении вагнеровский подход весьма перспективен, поскольку он непосредственно фокусируется на теме прогресса и показывает с еще одной точки зрения необходимость переосмысления «проекта» Просвещения.Нисбету было ясно, а сегодня, возможно, еще яснее, что наивная, безоговорочная вера в прогресс несостоятельна. В то же время нам необходимо принять во внимание прозрение Вагнера о том, что полный отказ от понятия прогресса может оказаться опасным для социального и политического будущего мира, или заявление Нисбета о том, что «в своем старейшем и самом широком смысле» идея прогресса «чаще ассоциировалось с добром, чем со злом» (Нисбет, 1994, с. 318).

Независимо от того, понимаем ли мы, что истоки прогресса лежат в греко-римской древности (Нисбет, 1994, с.11), или если рассматривать его как уникально современный образ, очень трудно полностью отделить множественные формы современности от прогресса. Действительно, прогресс ставит перед нами новые вызовы как на уровне теории, так и в различных других измерениях социального мира (миров), вызовы, на которые мы должны ответить. Различные критические анализы разума и общественного развития во всем мире явно подорвали веру в универсальность разума, сделав любые попытки переосмысления основных принципов Просвещения и разума ненадежными и необходимыми.

Вклад авторов

Автор подтверждает, что является единственным автором данной работы и одобрил ее публикацию.

Заявление о конфликте интересов

Автор заявляет, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могли бы быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Сноски

Каталожные номера

Адорно Т. и Хоркхаймер М. (1986). Диалектика Просвещения , 2-е изд.Лондон, Нью-Йорк: Оборотная сторона.

Академия Google

Александр, Дж. К. (1978). Формальный и содержательный волюнтаризм в творчестве Талкотта Парсонса: теоретическая и идеологическая переинтерпретация. утра. соц. Ред. 43, 177–198. дои: 10.2307/2094698

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Александр, Дж. К. (1990). «Между прогрессом и апокалипсисом: социальная теория и мечта разума в двадцатом веке», в «Переосмысление прогресса: движения, силы и идеи в конце 20-го ^-го -го века », под ред.А. Джеффри и П. Штомпка (Бостон: Анвин Хайман), 15–38.

Академия Google

Арендт, Х. (1973). Истоки тоталитаризма . Сан-Диего, Нью-Йорк, Лондон: Harcourt Brace.

Академия Google

Арнасон, Дж. П. (2014). «Воображаемые значения», в Корнелиус Касториадис: Ключевые концепции , изд. С. Адамс (Лондон, Нью-Йорк: Bloomsbury), 23–42.

Академия Google

Арнасон, Дж. П. (2015). Элиас и Эйзенштадт: многозначность цивилизации. Соц. Воображаемые 1, 146–176. дои: 10.5840/si20151221

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Бэр, П. (2002). Основатели, Классики, Каноны . Нью-Брансуик, Лондон: Transaction Publishers.

Академия Google

Балибар, Э. (1995). в Философия Маркса , пер. К. Тернер (Лондон, Нью-Йорк: Verso).

Академия Google

Бетц, Х.-Г. (1991). Постмодернистская политика в Германии: политика обиды .Лондон: Макмиллан.

Академия Google

Бетц, Х.-Г. (1994). Праворадикальный популизм в Западной Европе . Лондон: Макмиллан.

Академия Google

Бургер П. и Лукманн Т. (1971). Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания . Лондон: Книги пингвинов.

Академия Google

Касториадис, К. (1987). в Воображаемый институт общества , пер. К. Блейми (Кембридж, Массачусетс: MIT Press).

Академия Google

Касториадис, К. (1997). «Отступление от автономии», в Корнелиус Касториадис: Мир во фрагментах , изд. Д. А. Кертис (Стэнфорд, Калифорния: издательство Стэнфордского университета), 32–43.

Академия Google

Касториадис, К., и Рикёр, П. (2016). в Dialogue sur l’ histoire et l’ imaginaire social , изд. Ж. Мишель (Париж: EHESS).

Академия Google

Клугер, Дж. (2014). «Энсемблистико-тождественная логика (энсеидическая логика)», в Корнелиус Касториадис: Ключевые концепции , изд.С. Адамс (Лондон, Нью-Йорк: Bloomsbury), 107–116.

Академия Google

Дэнси, Дж., и Соса, Э. (2000). Спутник эпистемологии . Оксфорд: Блэквелл.

Академия Google

Эйзенштадт, С. Н. (2000). Множественные СОВРЕМЕННОСТИ. Дедал 229, 1–29.

Академия Google

Эйзенштадт, С. Н. (2002). «Некоторые наблюдения о множественных современностях», в Размышления о множественных современностях: европейские, китайские и другие интерпретации , под редакцией Д.Саксенмайер, Дж. Ридель и С. Н. Эйзенштадт (Лейден: Брилл).

Академия Google

Элиас, Н. (1996). in Немцы: борьба за власть и развитие габитуса в девятнадцатом и двадцатом веках , пер. Э. Даннинг и С. Меннелл (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета).

Академия Google

Элиас, Н. (2000). in Процесс цивилизации: социогенетические и психогенетические исследования , Revised Edn, пер. Э. Джефкотт, Э.Даннинг и С. Меннелл (Оксфорд: Блэквелл).

Академия Google

Фейерабенд, П. (1987). Прощай разум . Лондон, Нью-Йорк: Оборотная сторона.

Академия Google

Фукуяма, Ф. (1992). Конец истории и последний человек . Нью-Йорк: Свободная пресса.

Академия Google

Гадамер, Х.-Г. (1989). в Истина и метод , 2-е изд., пер. Дж. Вайншаймер и Д.Г. Маршалл (Лондон: Sheed and Ward).

Академия Google

Гидденс, А.(1991). Последствия современности . Кембридж: Политическая пресса.

Академия Google

Гидденс, А. (1992). «Введение., Макс Вебер», в Протестантская этика и дух капитализма , изд. Т. Парсонс (Лондон, Нью-Йорк: Routledge), vii – xxiv.

Академия Google

Гош, П. (2014). Макс Вебер и «протестантская этика»: истории-близнецы . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Академия Google

Хабермас, Дж.(1987). в Теория коммуникативного действия , Vol. 2, изд. Т. Маккарти (Бостон: Beacon Press).

Академия Google

Хабермас, Дж. (1990). в Философский дискурс современности , изд. Ф. Лаэренс (Кембридж: Polity Press).

Академия Google

Ганс, Дж., и Кнёбл, В. (2009). в Социальная теория: двадцать вводных лекций , изд. А. Скиннер (Кембридж: Издательство Кембриджского университета).

Академия Google

Хайдеггер, М.(1993). «Вопрос о технологии», в Martin Heidegger: Basic Writings , изд. Д. Ф. Крелл (Лондон: Routledge), 307–341.

Академия Google

Хоннет, А. (2009). в патологии разума , пер. Дж. Инграм и др. (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета).

Академия Google

Ингельхарт, РФ (1977). Тихая революция: изменение ценностей и политических стилей западной общественности . Принстон, Нью-Джерси: Издательство Принстонского университета.

Академия Google

Хоас, Х. (1991). «Несчастливый союз герменевтики и функционализма», в Коммуникативное действие: Очерки теории Юргена Хабермаса , пер. А. Хоннет и Х. Джоас (Кембридж, Массачусетс: The MIT Press), 97–118.

Академия Google

Козеллек, Р. (2004). в Futures Past: о семантике исторического времени , изд. Т. Кейт (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета).

Академия Google

Лёвит, К.(1949). Значение в истории . Чикаго, Лондон: Издательство Чикагского университета.

Академия Google

Лёвит, К. (1993). в Макс Вебер и Карл Маркс , изд. Б. С. Тернер (Лондон, Нью-Йорк: Routledge).

Академия Google

Лукакс, Г. (1972). в История и классовое сознание: исследования марксистской диалектики , пер. Р. Ливингстон (Кембридж, Массачусетс: MIT Press).

Академия Google

Луманн, Н. (1995).в Социальные системы , пер. Дж. Беднарц-младший и Д. Беккер (Стэнфорд, Калифорния: издательство Стэнфордского университета).

Академия Google

Лиотар, Дж. Ф. (1984). в Состояние постмодерна: отчет о знаниях , пер. Г. Беннингтон и Б. Массуми (Манчестер: издательство Манчестерского университета).

Академия Google

Мюллер, Х.-П. (1994). Социальная дифференциация и органическая солидарность: «разделение труда». Sociol Forum (Рэндольф, штат Нью-Джерси) 9, 73–86.дои: 10.1007/BF01507706

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Нэнси, Ж.-Л. (1991). в Неработающее сообщество , изд. П. Коннор; транс. П. Коннор, Л. Гарбус, М. Холланд и С. Сони (Миннеаполис, Оксфорд: University of Minnesota Press).

Академия Google

Нехамас, А. (1996). «Ницше, современность, эстетизм», в The Cambridge Companion to Nietzsche , редакторы Б. Магнус и К.М. Хиггинс (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 223–251.

Академия Google

Нисбет, Р. А. (1965). «Эмиль Дюркгейм», в Эмиль Дюркгейм , изд. Р. А. Нисбет (Нью-Джерси: Прентис-Холл), 9–102.

Академия Google

Нисбет, Р. (1969). Социальные изменения и история: аспекты западной теории развития . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Академия Google

Нисбет, Р. (1994). История идеи прогресса . Нью-Брансуик, Лондон: Transaction Publishers.

Академия Google

Парсонс, Т. (1949). Структура социального действия . Нью-Йорк, Лондон: Свободная пресса.

Академия Google

Парсонс, Т. (1966). Общества: эволюционная и сравнительная перспективы . Нью-Джерси: Прентис-Холл.

Академия Google

Парсонс, Т. (1991). Социальная система . Лондон: Рутледж.

Академия Google

Рикёр, П. (1986). Лекции по идеологии и утопии .Нью-Йорк: Издательство Колумбийского университета.

Академия Google

Роуз, Г. (1981). Гегель против социологии . Лондон: Атлон Пресс.

Академия Google

Шутц, А. (1966). в Феноменология социального мира , пер. Г. Уолш и Д. Ленерт (Эванстон: издательство Северо-Западного университета).

Академия Google

Смит, Д. (2001). Норберт Элиас и современная социальная теория . Лондон: SAGE.

Академия Google

Тейлор, К.(2007). Светский век . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Академия Google

Ван Крикен, Р. (1998). Норберт Элиас . Лондон: Рутледж.

Академия Google

Вагнер, П. (2005). «Вопросы Паломар. гипотеза осевого возраста, европейская современность и историческая случайность», в Axial Civilizations and World History , eds JP Arnason, S. Eisenstadt and B. Wittrock (Leiden, Boston: Brill), 87–106.

Академия Google

Вагнер, П.(2008). Современность как опыт и интерпретация . Кембридж: Политическая пресса.

Академия Google

Вагнер, П. (2012). Современность: понимание настоящего . Кембридж: Политическая пресса.

Академия Google

Вагнер, П. (2016). Прогресс: Реконструкция , Kindle Edn. Кембридж: Политика.

Академия Google

Валлерстайн, И. (1987). «Анализ мировых систем», в Social Theory Today , под редакцией А.Гидденс и Дж. Тернер (Стэнфорд, Калифорния: издательство Стэнфордского университета), 309–324.

Академия Google

Валлерстайн, И. (1991). «Маркс и история: плодотворные и бесплодные акценты», в «Раса, нация, класс: неоднозначные идентичности », под редакцией Э. Балибар и И. Валлерстайн (Лондон, Нью-Йорк: Verso), 125–134.

Академия Google

Вебер, М. (1992). в Протестантская этика и дух капитализма , изд. Т. Парсонс (Лондон, Нью-Йорк: Рутледж).

Академия Google

Верник, А. (2001). Огюст Конт и религия человечества: посттеистическая программа французской социальной теории . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Академия Google

Виттрок, Б. (2005). «Значение осевого века», в Axial Civilizations and World History , eds JP Arnason, S. Eisenstadt and B. Wittrock (Leiden, Boston: Brill), 51–86.

Академия Google

Идеи Стивена Пинкера фатально ошибочны.Эти восемь графиков показывают почему.

Стивен Пинкер читает лекцию гуманистам Великобритании, 22 февраля. 2018. Кредит: Bhaawest через Викисклад. СС BY-SA 4.0.

В Просветление Сейчас: аргументы в пользу разума, науки, гуманизма и прогресса , опубликовано ранее В этом году Стивен Пинкер утверждает, что человеческая раса никогда не жила так хорошо, как в результате ценностей, которые он приписывает европейскому Просвещению 18-го века век. Он ругает тех, кто сосредотачивается на том, что не так в нынешнем мире. состояние пессимистов, которые только подстрекают регрессивных реакционеров.Вместо этого он прославляет господствующий неолиберальный, технократический подход к решению мировые проблемы как единственное, которое работало в прошлом и будет продолжать вести человечество по его нынешнему триумфальному пути.

Его книга вызвала бурную реакцию, как положительную, так и отрицательный. С одной стороны, Билл Гейтс, например, кричал, что «это моя новая любимая книга всех времен». С другой стороны, Пинкер яростно подвергся резкой критике со стороны широкого круга ведущих мыслителей за написание упрощенного, бессвязный гимн господствующему мировому порядку.Джон Грей, в New Statesman , называет это «неловко» и «слабо»; Дэвид Белл, пишет The Nation рассматривает его как « догматическая книга, предлагающая чрезмерно упрощенное, чересчур оптимистическое видение человеческая история»; и Джордж Монбио, в The Guardian , сетует на «бедных ученость» и «мотивированное рассуждение», которое «оскорбляет Просвещение». принципов, которые он утверждает, что защищает». (Полное раскрытие: вместо этого Monbiot рекомендует мою книгу The Patterning Instinct .)

В свете всего этого вы можете спросить, что же еще добавить? Внимательно прочитав его книгу, я считаю крайне важным принять Пинкер упрекает за опасные ошибочные аргументы, которые он приводит. Пинкер, ведь интеллектуальная любимица самых могущественных эшелонов мировой общество. Он говорил мировой элите в этом году на Всемирном экономическом форуме в Давосе опасности того, что он называет «политкорректностью», и был назван одним из «100 самых влиятельных людей» журнала Time . Люди в современном мире.Поскольку его работа предлагает интеллектуальное обоснование чтобы многие представители элиты продолжали практику, угрожающую человечеству, необходимо получил подробный и строгий ответ.

Кроме того, я согласен со многим из того, что говорит Пинкер. Его Книга снабжена семьюдесятью пятью диаграммами и графиками, которые обеспечивают неопровержимые доказательства многовекового прогресса на многих фронтах, которые должны иметь значение всем нам: неумолимый спад насилия всех видов наряду с равно впечатляющий рост здоровья, долголетия, образования и прав человека.Его именно из-за обоснованности большей части нарратива Пинкера недостатки в его аргументе так опасны. Они скрыты под таким гладким слоем данных и красноречия, которые необходимо тщательно распутать. Вот почему мой Ответ Пинкеру — встретиться с ним на его собственной территории: в каждой секции, как и он, я остановите мой случай на достоверных данных, представленных на графике.

Это обсуждение особенно необходимо, потому что прогресс, на мой взгляд, одно из важнейших понятий нашего времени.я вижу себя в в просторечии, как прогрессивный. Прогресс — это то, к чему я и другие, к которым я близок, заботиться о страстно. Вместо того, чтобы уступить эту идею кружку неолиберальные технократы, которые составляют основную аудиторию Пинкера, я полагаю, что мы должны удерживать его в нашем пристальном взоре, прославлять его там, где он существует, понимать его истинные причины и, самое главное, обеспечить, чтобы оно продолжалось в такой форме, которая будущие поколения на этой земле могут наслаждаться. Я надеюсь, что эта часть поможет сделать просто тот.

График 1: Перерегулирование

В ноябре 2017 года, примерно в то время, когда Пинкер, вероятно, внося последние штрихи в его рукопись, более пятнадцати тысяч ученых из 184 стран выпущено страшное предупреждение человечеству.Из-за нашего чрезмерного потребления мирового ресурсы, заявляли они, мы сталкиваемся с «повсеместными бедствиями и катастрофическими потеря биоразнообразия». Предупредили, что время уходит: «Скоро будет слишком поздно менять курс с нашей ошибочной траектории».

Рис. 1: Три графика из журнала «Предупреждение мировых ученых о Человечество: Второе уведомление.

Они включали девять отрезвляющих диаграмм и тщательно сформулированную тщательно проработанный анализ, показывающий, что по многим направлениям Воздействие человека на биологические системы Земли увеличивается с неустойчивый курс.Здесь показаны три из этих тревожных графиков: выбросы CO2; сокращение доступной пресной воды; и увеличение в количестве мертвых зон океана от стока искусственных удобрений.

Это было не первое такое уведомление. Двадцатью пятью годами ранее, в 1992 г. — 1700 ученых (включая большинство ныне живущих нобелевских лауреатов) отправил аналогичное предупреждение руководителям правительств по всему миру, призывая к признанию хрупкости земли и новой этике, вытекающей из осознание того, что «у всех нас есть только одна спасательная шлюпка.Текущие графики резко демонстрируют, как мало мир обращал внимания на это предупреждение с 1992 года.

В совокупности эти графики иллюстрируют экологические превышение: тот факт, что в погоне за материальным прогрессом наша цивилизация потребляет ресурсы Земли быстрее, чем они могут быть восполнены. Перерегулирование особенно опасен из-за его относительно медленных петель обратной связи: если баланс вашего расчетного счета приближается к нулю, вы знаете, что если вы будете продолжать выписывая чеки они будут отскакивать.Однако при перерегулировании это как если бы наше цивилизация продолжает брать все большие и большие овердрафты, чтобы пополнить счета, а затем мы притворяемся, что эти средства являются доходом, и празднуем наше продолжающийся «прогресс». В конце концов, конечно, деньги иссякают, и это игра над.

Пинкер утверждает, что уважает науку, но беспечно игнорирует отчаянное предупреждение пятнадцати тысяч ученых человечеству. Вместо этого он использует неприкрытая риторическая техника высмеивания, чтобы изобразить обеспокоенных превышение как часть «квазирелигиозной идеологии… с примесью человеконенавистничества, в том числе равнодушие к голоданию, предательство омерзительным фантазиям о обезлюдевшая планета и нацистские сравнения людей с паразитами, патогены и рак.Затем он использует пару самых экстремальных примеров, которые он может найти соломенное чучело, чтобы подкрепить свою карикатуру. Есть вопросы достойные дебатов на тему цивилизации и устойчивого развития, а подойти к предмет такой серьезности с эмоциональной риторикой морально непростителен и поразительное свидетельство заявления Монбио о том, что Пинкер «оскорбляет Просвещение». принципов, которые он утверждает, что защищает».

Когда Пинкер подходит к теме серьезно, он продвигает Экомодернизм как решение: неолиберальная, технократическая вера в то, что сочетание рыночных решений и технологических исправлений волшебным образом решить все экологические проблемы.Однако такой подход не позволяет учесть учитывать структурные факторы перерасхода: глобальная экономика, основанная на росте, зависит от на все возрастающей монетизации природных ресурсов и человеческой деятельности. Без изменяя эту структуру, перерегулирование неизбежно. Транснациональные корпорации, которые в настоящее время составляют шестьдесят девять из ста крупнейших экономик мира, находятся только за счет увеличения краткосрочной финансовой стоимости их акционеров, независимо от долгосрочного воздействия на человечество. Как пресная вода ресурсы сокращаются, например, их стимул состоит в том, чтобы скупить то, что осталось и продавать его в одноразовых пластиковых бутылках или перерабатывать его в сладкие напитки, подталкивая миллиарды в развивающихся странах к ожирению с помощью изощренного маркетинга.Фактически, до скорого краха самой цивилизации, вероятны нарастающие экологические катастрофы. для увеличения ВВП развитых стран, даже если в менее развитые регионы страдают от тяжелых последствий.

Графики 2 и 3: прогресс для кого?

Что подводит нас к другому фундаментальному вопросу в теории Пинкера. повествование о прогрессе: кто на самом деле получает от этого удовольствие? Большая часть его книги посвящена графикам, показывающим общемировой прогресс в качестве жизни человечества по мере целое.Однако некоторые из его упущений и искажений по этой теме очень красноречиво.

В какой-то момент Пинкер объясняет, что «несмотря на корень, гуманизм не исключает процветания животных, но эта книга фокусируется на благополучии человечества». Это удобно, потому что любое нечеловеческое животное может не согласиться с тем, что последние шестьдесят лет были периодом расцвет. Фактически, хотя мировой ВВП увеличился в 22 раза с 1970 г. было огромное вымирание существ, с которыми мы делим землю.Как показано на рисунке 2, человеческий прогресс в потреблении материалов был достигнут ценой снижения на 58%. у позвоночных, включая шокирующее сокращение популяции животных на 81% в пресноводные системы. За каждые пять птиц или рыб, населявших реку или озеро в 1970 году теперь только один.

Рисунок 2: Сокращение численности глобальных видов с 1970. Источник: Отчет о живых растениях WWF, 2016.

Но нам не нужно искать вне человеческой расы для Избирательный взгляд Пинкера на прогресс.Он с удовольствием сообщает нам, что «расистский насилие против афроамериканцев… резко упало в 20 веке, и с тех пор упал еще больше». То, что он отказывается сообщить, является резким увеличение количества заключенных для афроамериканцев за тот же период (рис. 3). У афроамериканца теперь в шесть раз больше шансов быть арестованным, чем у афроамериканца. белого человека, в результате чего печальная статистика, согласно которой каждый третий афроамериканец в настоящее время может ожидают оказаться в тюрьме при жизни. Мрачный вывод из этого заключается в том, что расистское насилие в отношении афроамериканцев ничуть не уменьшилось, как отмечает Пинкер. предполагает.Вместо этого он был институционализирован в национальной политике США в какая известен как конвейер из школы в тюрьму.

Рисунок 3: Исторические показатели количества заключенных Негры. Источник: Вашингтон пост.

График 4: Прилив поднимает все лодки?

Это подводит нас к одной из важнейших ошибок в теории Пинкера. общий анализ. Не сумев проанализировать свои цифры на высшем уровне с проницательностью, он беспрекословно пропагандирует один из великих неолиберальных мифов прошлого нескольких десятилетий: «прилив поднимает все лодки» — фраза, которую он беззастенчиво присваивает себе, превознося блага неравенства.Этот был аргумент, используемый первоначальными зачинщиками неолиберальной экономики невмешательства, Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, чтобы снизить налоги, приватизировать промышленность и урезать государственные услуги с целью увеличения экономического роста.

Пинкер делает здесь два ключевых замечания. Во-первых, он утверждает, что «неравенство в доходах не является фундаментальным компонентом благосостояния», указывая на недавнее исследование показало, что людям комфортно с дифференцированными вознаграждениями за другие в зависимости от их усилий и навыков.Однако, как и сам Пинкер признает, что у людей есть мощная предрасположенность к справедливости. Они хотят чувствовать, что, если они будут усердно работать, они могут быть такими же успешными, как кем-то другим на основании того, что они делают, а не на основании того, в какой семье они родились или какой у них цвет кожи. Более равноправные общества также более здоровым, что явно отсутствует в нынешнем экономическая модель, где пропасть между богатыми и бедными стала настолько зияющей что шесть самых богатых людей в мире (включая Пинкера хороший друг, Билл Гейтс) теперь владеет как столько же богатства, сколько у всей беднейшей половины населения мира.

Запасной вариант Пинкера может, таким образом, быть его вторым пунктом: Аргумент о приливе, который он распространяет на глобальную экономику. Вот он весело рассказывает историю о том, как Бранко Миланович, бывший экономист Всемирного банка, проанализировали прирост доходов по процентилю по всему миру за двадцать лет период 1988–2008 гг., и обнаружил то, что стало широко известно как «График слона», потому что его форма напоминала профиль слона с поднятый багажник. Вопреки распространенному мнению о растущем глобальном неравенстве, казалось, показало, что, хотя 1% лучших на самом деле получил больше, чем их справедливое доля дохода, нижние процентили населения мира сделали так же, как хорошо.Казалось, только средний класс в богатых странах пропустил.

Этот график, однако, практически бессмыслен, потому что он рассчитывает темпы роста как процент от сильно различающихся уровней дохода. Сравнивать заработок топ-менеджера Кремниевой долины 200 000 долларов в год с одним из трех миллиарда человек, которые в настоящее время живут на 2,50 доллара в день или меньше. Если исполнительная получает повышение заработной платы на 10%, она может использовать 20 000 долларов, чтобы купить для нее новый компактный автомобиль. дочь-подросток. Между тем, те же самые 10 % прибавят, самое большее, жалкие 25 центов в день каждому из этих трех миллиардов.На диаграмме 4 Оксфам экономист Муджид Джамалдин показывает оригинальный «Слоновый график» (синяя линия) в сравнении с с изменением абсолютного уровня доходов (зеленая линия). Разница разительная.

Рисунок 4: «Слоновая диаграмма» в сравнении с абсолютными уровнями роста доходов. Источник: «От бедности к власти», Мухид. Джамалдин.

Слоновий график изящно скрывает тот факт, что самый богатый 1% испытал почти 65-кратный рост абсолютного дохода по сравнению с беднейшая половина населения мира. На самом деле неравенство не уменьшается вообще, но очень быстро движется в другую сторону.Джамалдин подсчитали, что при нынешних темпах потребуется более 250 лет для дохода беднейших 10%, чтобы просто достичь среднего мирового дохода в 11 долларов в день. К тому времени, при нынешнем уровне потребления богатыми странами, будет безопасно сказать, что им не на что будет тратить свои прибыльные доходы на. На самом деле «прилив» для некоторых едва ли приравнивается к капле в море. для миллиардов других.

График 5: Измерение реального прогресса.

Одним из краеугольных камней книги Пинкера является взрывоопасная рост доходов и богатства, который мир испытал за последние пару веков.Ссылаясь на работу экономиста Ангуса Дитона, он называет ее «Большой побег» от исторического бремени человеческих страданий и показывает диаграмму (Рисунок 5, слева), показывающий рост валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения, что, кажется, все сказано. Как кто-то в здравом уме мог опровергнуть это свидетельство прогресса?

Рисунок 5: ВВП на душу населения по сравнению с GPI. Источник: Кубишевский и др. «Помимо ВВП: измерение и достижение глобального подлинного прогресс.» Экологический Экономика, 2013.

Нет сомнения, что мир пережил трансформация материального благосостояния за последние двести лет, и Пинкер подробно документирует это, начиная с увеличения доступности одежды, продуктов питания, и транспорта, к, казалось бы, обыденному, но чрезвычайно важному уменьшению в стоимости искусственного света.Однако есть момент, когда рост экономическая активность начинает отделяться от благосостояния. На самом деле ВВП просто измеряет скорость, с которой общество преобразует природу и человека деятельности в денежную экономику, независимо от вытекающего из этого качества жизнь. Все, что вызывает экономическую деятельность любого рода, будь то хорошее или плохое, добавляет к ВВП. Разлив нефти, например, увеличивает ВВП из-за стоимости очистка: чем больше разлив, тем лучше для ВВП.

Это расхождение трагически разыгрывается по всему миру. каждый день, и жестоко скрывается в мировой статистике роста ВВП, когда влиятельные корпоративные и политические интересы разрушают жизни уязвимых во имя экономического «прогресса».Только в одном из бесчисленных примеров недавний отчет в The Guardian описывает, как коренные жители, живущие на реке Шингу в Амазонке тропические леса были вытеснены со своей земли, чтобы освободить место для Белу Монте гидроэлектростанция в Альтамире, Бразилия. Один из них, Раймундо Браго Гомес, рассказывает, как «Мне не нужны были деньги, чтобы жить счастливо. Весь мой дом был природой… У меня было мой клочок земли, где я посадил всего понемногу, всяких фруктовых деревьев. Я ловил свою рыбу, делал маниоковую муку… Я вырастил своих трех дочерей, горжусь какой я был.Я был богат». Сейчас он и его семья живут среди наркоторговцев за спиной зарешеченными окнами в самом жестоком городе Бразилии, получая государственную пенсию, которая, после покрытия арендной платы и электричества оставляет ему около 50 центов в день на пропитание себя, жену, дочь и внука. Между тем, в результате его принудительное вхождение семьи в денежную экономику, ВВП Бразилии вырос.

Пинкер осознает грубость ВВП как меры, но неоднократно использует его на протяжении всей книги, потому что, как он утверждает, «это коррелирует с каждый показатель человеческого процветания.Однако это не то, что было обнаружены, когда экономисты скорректировали ВВП, чтобы включить другие основные факторы которые влияют на процветание человечества. Одна известная альтернативная мера, Подлинная Индикатор прогресса (GPI), снижает ВВП из-за негативных факторов окружающей среды. такие как стоимость загрязнения, потеря первичных лесов и качество почвы, и социальные факторы, такие как стоимость преступлений и поездок на работу. Это увеличивает мера положительных факторов, отсутствующих в ВВП, таких как работа по дому, волонтерская деятельность работу, высшее образование.Шестьдесят лет исторического GPI для многих стран по всему миру были измерены, и результаты убедительно опровергают Утверждение Пинкера о корреляции ВВП с благосостоянием. На самом деле, как показывает фиолетовая линия на Рисунке 5 (справа), получается, что в мире Подлинный Прогресс достиг пика в 1978 году и с тех пор неуклонно снижается.

График 6. Что улучшило глобальное здравоохранение?

Одной из самых важных тем Пинкера является бесспорная улучшение общего состояния здоровья и долголетия, которыми мир наслаждался в прошлого века.Это сильная и трогательная история. Продолжительность жизни около мир увеличился более чем вдвое за последнее столетие. Младенческая смертность везде лишь крошечная часть того, что когда-то было. Улучшения в медицинском знания и гигиена спасли буквально миллиарды жизней. Пинкер уместно цитирует экономиста Стивена Рэдлета, что эти улучшения «оценивают среди величайших достижений в истории человечества».

Итак, что послужило причиной этого великого достижения? Пинкер объединяет то, что он считает двумя двигателями прогресса: рост ВВП. и увеличение знаний.Экономический рост, по его мнению, является прямым результатом глобальный капитализм. «Хотя интеллектуалы склонны плевать, когда они читайте защиту капитализма, — заявляет он со своей обычной преувеличенной риторикой, «Его экономические выгоды настолько очевидны, что их не нужно доказывать числа». Он ссылается на фигуру, называемую кривой Престона, из статьи Сэмюэл Престон, опубликованный в 1975 году, показывает корреляцию между ВВП и жизнью. ожидание, которое становится фундаментом для области экономики развития.«Совершенно очевидно, — заявляет Пинкер, — ВВП на душу населения коррелирует с продолжительностью жизни, здоровье и питание». Пока он на словах поддерживает научный принцип что «корреляция не есть причинность», то он ясно утверждает причинность, утверждая, что «экономическое развитие действительно является основным двигателем человеческого благосостояния». Он заканчивает главу шуткой о декане университета, предложенной джинном. выбор между деньгами, славой или мудростью. Декан выбирает мудрость, но потом сожалеет это, бормоча: «Я должен был взять деньги.

Пинкер поступил бы лучше, если бы задумался более глубоко на соотношение между корреляцией и причинностью в этом глубоко важном тема. Фактически, недавняя статья Вольфганга Лутца и Эндале Кебеде под названием «Образование и здоровье: перерисовка кривой Престона» как раз об этом. первоначальная кривая Престона содержала аномалию: связь между ВВП и продолжительностью жизни ожидание не остается постоянным. Вместо этого каждый измеряемый период он сдвигается выше, показывая большую ожидаемую продолжительность жизни для любого заданного ВВП (Рисунок 6, слева).Престон и его последователи, в том числе Пинкер, объясняли это тем, что в медицине и здравоохранении, должно быть, улучшили ситуацию по всем направлениям.

Рисунок 6: ВВП и ожидаемая продолжительность жизни по сравнению с уровнем образования по сравнению с ожидаемой продолжительностью жизни. Источник: В. Лутц и Э. Кебеде. «Образование и здоровье: Перерисовка кривой Престона». Обзор населения и развития, 2018 г.