Повесть о разуме — Михаил Зощенко
2
Тогда я вновь стал обдумывать свою жизнь, стараясь вспомнить сцены, чем-либо связанные с нищим.
Однако ничего существенного мне не удалось припомнить из этой области. Никаких нищих я не мог вызвать из забвения.
Но вот я увидел какой-то нелепый сон.
Пароход. На палубе толпа пассажиров. Эта толпа аплодирует мне. Из толпы выходит весьма моложавый старик. Он цветущий, подтянутый, краснощекий. С цветком в петлице.
Почтительно поклонившись мне, старик произносит:
— О, благодарю вас, молодой человек! Вспомните, какой я был дряхлый, когда мне было восемьдесят лет. Теперь, когда мне стало шестьдесят, я чувствую себя отлично.
Я отвечаю:
— Очень рад, Павел Петрович, что мне удалось вам помочь.
Старик берет меня под руку. Мы с ним торжественно шествуем. Доходим до какой-то двери. Дверь открывается. Старик исчезает.
Вот весь сон. Он кажется абсурдным, бессмысленным. Я даже сначала не хотел о нем думать.
А надо сказать, что этот сон относился к тому периоду, когда я начал собирать материал для моей книги «Возвращенная молодость». Стало быть, какой-то старик благодарил меня за эту мою будущую книгу, которая вернула ему молодость.
Я стал думать об этом толстомордом старике — не видел ли я его в жизни. Нет, эти багровые щеки мне не приходилось раньше видеть.
Но почему же, в таком случае, я назвал его Павлом Петровичем? Ведь так называют только знакомых.
Я стал перебирать в моей памяти забытые имена. Такого имени я не мог припомнить.
Но тут мое внимание остановилось на двери, до которой я довел старика. Где же я видел эту тяжелую резную дубовую дверь? Нет сомнения, я где-то ее видел. Я отлично ее помню. Помню даже медную дощечку на ней. И фамилию на этой дощечке -Чистяков.
Какой же это Чистяков?
Я стал перебирать в своей памяти фамилии. Нет, среди знакомых фамилий этой не имелось.
Был весьма известный художник Чистяков. Но какое же отношение он имел ко мне?
Любопытства ради я открыл энциклопедический словарь, чтоб посмотреть, как звали этого художника. И с удивлением увидел, что имя и отчество его совпадали с тем, что я произнес во сне.
Это
litresp.ru
Повесть о разуме читать онлайн, Зощенко Михаил Михайлович
Annotation
Повесть о разуме — это вторая половина повести «Перед восходом солнца», вырезанная цензурой и опубликованная спустя много лет как отдельное произведение.Автор пытается искать корни своего мрачного мировоззрения в детстве: он вспоминает, как боялся грозы, воды, как поздно его отняли от материнской груди, каким чуждым и пугающим казался ему мир, как в снах его назойливо повторялся мотив грозной, хватающей его руки…
Михаил Зощенко
Закрывайте двери
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
Тигры идут
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
Опасные связи
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
«Горе уму»
1
2
3
4
5
6
7
Разум побеждает смерть
1
2
3
4
5
Разум побеждает страдания
1
2
3
4
Разум побеждает старость
1
2
Эпилог
1
2
Послесловие
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
Михаил Зощенко
Повесть о разуме
Закрывайте двери
Змею мы рассекли, но не убили.
Она срастется — и опять жива.
1
Я часто видел нищих во сне. Грязных. Оборванных. В лохмотьях.
Они стучали в дверь моей комнаты. Или неожиданно появлялись на дороге.
В страхе, а иногда и в ужасе я просыпался.
Я стал думать — почему я вижу нищих. Чем они меня устрашают? Не есть ли для меня Нищий — некий условный раздражитель?
Я перелистал свои воспоминания, надеясь среди них найти устрашающие меня сцены.
Нет, образ нищего отсутствовал в моих воспоминаниях. Только лишь одна короткая сценка относилась к трехлетнему возрасту — мать шутливо протянула меня нищему.
Может быть, этот нищий устрашил меня? Может быть, остался неосознанный инфантильный страх, оживающий в моих сновидениях?
Я вспомнил о тех нищих, которых я встречал на улице. Нет, никакого страха я перед ними не чувствовал. Никакого волнения не испытывал.
А ведь этот страх должен и днем присутствовать в какой-то, хотя бы самой незначительной степени. Я уже писал однажды, что испытывал такой деформированный страх перед водой. Он и днем выражался в странных симптомах. Он нашел отражение во всей моей жизни. Я боролся с этим неосознанным страхом путем осознания. Была борьба. Следы этой трагической борьбы остались в моих записных книжках, в моей литературе. Вода была для меня первым условным раздражителем; нищий, по всей вероятности, — вторым.
Тогда я раскрыл свои записные книжки, рассчитывая на их страницах найти следы новой борьбы, следы новых схваток с неосознанным противником.
Однако в записных книжках я на этот раз не нашел того, что искал. Не было ни цифр, ни справок. Не было ничего такого, что могло говорить о повышенной заинтересованности в этом объекте.
Тогда я перелистал свои сочинения, книги.
Нет сомнения, тема нищего меня весьма интересовала. Но это был нормальный интерес литератора к социальному явлению.
Эта тема присутствовала только лишь в той степени, в какой ей надлежало присутствовать в сочинениях сатирического писателя. Мне даже показалось, что эта тема недостаточно полно и широко взята.
Я был озадачен. Как же так? Я видел нищих во сне. Нищие меня устрашали. Это очевидно. Однако проходила ночь, вставало солнце, и след нищих терялся в его лучах.
2
Тогда я вновь стал обдумывать свою жизнь, стараясь вспомнить сцены, чем-либо связанные с нищим.
Однако ничего существенного мне не удалось припомнить из этой области. Никаких нищих я не мог вызвать из забвения.
Но вот я увидел какой-то нелепый сон.
Пароход. На палубе толпа пассажиров. Эта толпа аплодирует мне. Из толпы выходит весьма моложавый старик. Он цветущий, подтянутый, краснощекий. С цветком в петлице.
Почтительно поклонившись мне, старик произносит:
— О, благодарю вас, молодой человек! Вспомните, какой я был дряхлый, когда мне было восемьдесят лет. Теперь, когда мне стало шестьдесят, я чувствую себя отлично.
Я отвечаю:
— Очень рад, Павел Петрович, что мне удалось вам помочь.
Старик берет меня под руку. Мы с ним торжественно шествуем. Доходим до какой-то двери. Дверь открывается. Старик исчезает.
Вот весь сон. Он кажется абсурдным, бессмысленным. Я даже сначала не хотел о нем думать.
А надо сказать, что этот сон относился к тому периоду, когда я начал собирать материал для моей книги «Возвращенная молодость». Стало быть, какой-то старик благодарил меня за эту мою будущую книгу, которая вернула ему молодость.
Я стал думать об этом толстомордом старике — не видел ли я его в жизни. Нет, эти багровые щеки мне не приходилось раньше видеть.
Но почему же, в таком случае, я назвал его Павлом Петровичем? Ведь так называют только знакомых.
Я стал перебирать в моей памяти забытые имена. Такого имени я не мог припомнить.
Но тут мое внимание остановилось на двери, до которой я довел старика. Где же я видел эту тяжелую резную дубовую дверь? Нет сомнения, я где-то ее видел. Я отлично ее помню. Помню даже медную дощечку на ней. И фамилию на этой дощечке -Чистяков.
Какой же это Чистяков?
Я стал перебирать в своей памяти фамилии. Нет, среди знакомых фамилий этой не имелось.
Был весьма известный художник Чистяков. Но какое же отношение он имел ко мне?
Любопытства ради я открыл энциклопедический словарь, чтоб посмотреть, как звали этого художника. И с удивлением увидел, что имя и отчество его совпадали с тем, что я произнес во сне.
Это был знаменитый русский художник Павел Петрович Чистяков.
Неожиданно я вспомнил — он был начальником моего отца по Академии художеств.
И вдруг с необычайной отчетливостью я припомнил забытую сцену.
3
Зима. Снег. Васильевский остров.
Я с матерью иду по улице. Мы останавливаемся у двери, на которой медная дощечка: «Павел Петрович Чистяков».
Я звоню. Дверь открывает швейцар. Мать говорит:
— Скажите его превосходительству, что пришла вдова художника Зощенко.
Швейцар уходит и вернувшись говорит:
— Его превосходительство просит вас обождать здесь.
Мы садимся на деревянный диван. Долго сидим, поглядывая на широкую шикарную лестницу. Мы ждем очень долго. Я начинаю хныкать. Мне скучно. Неприятно так долго ждать. Я говорю матери:
— Если он так долго не идет, значит, он не нуждается в нас. Мама, давай уйдем.
Мама тихо говорит мне:
— Не он, а мы нуждаемся в нем. Сейчас, когда папа умер, мы должны получить пенсию. А сколько мы получим, это будет зависеть от Павла Петровича.
Проходит час. Наконец по лестнице спускается старик в черном сюртуке. Старик весьма стар, сухощав, бледен.
Мама почтительно кланяется ему. И о чем-то просит.
Старик что-то брезгливо отвечает, делая сильное ударение на «о».
Беседа продолжается три минуты.
Мы уходим.
Мама берет меня за руку. И мы снова идем по улице. Я говорю:
— Мама, вот уж я бы не стал так вежливо говорить, как ты с ним говорила.
Мама отвечает:
— Что же делать, Мишенька, — мы от него зависим.
— Все равно. Он плохо с тобой разговаривал. И плохо попрощался — сразу отвернулся.
Мама начинает плакать. Я говорю маме:
— Да, но он со мною поступил еще хуже, чем с тобой. Он даже не поздоровался со мной и не попрощался. И то я не плачу.
Мама плачет еще сильней. Чтоб утешить ее, я говорю:
— У меня есть двадцать копеек. Если хочешь, я найму извозчика, и мы поедем домой.
Я нанимаю извозчика, и мы садимся с мамой в пролетку.
4
Мне показалось, что эта сцена в передней имела значение в моей жизни.
Мне показалось, что эта сцена устрашила меня.
В самом деле. Снова передо мной был образ нищего. Однако на этот раз нищим был я сам.
Я стоял в передней с протянутой рукой. Я просил. И мне подавали. Быть может, я боялся стать нищим? Боялся очутиться в качестве жалкого просителя? И вот почему образ нищего устрашил меня?
Я стал думать о нищих, которые во множестве бродили по старым дорогам моей страны. И о великой революции, которая поставила своей задачей уничтожить это бедствие.
Я стал думать о том прошлом мире, в котором я родился и жил. О том мире, который создал нищих, просителей, людей, которые кланяются, клянчат, унижаются.
Вероятно, этот мир устрашил меня. Вселил неуверенность. Создал пугало в образе нищего.
Я вспомнил этот мир. Вспомнил людей, окружавших меня. Вспомнил взаимоотношения.
Нет сомнения, это был несчастный мир. Он нес с собой болезни не менее опасные, чем те, о которых я пишу в этой книге. Он мог вселить тревогу, беспокойство, страх. Нет сомнения, он мог создать пугало в образе нищего.
Итак, я вспомнил этот мир, в котором я родился. Мир богатых и нищих. Мир просителей и подающих. Мир, который меня устрашил.
Какое странное и смешанное чувство я испытал! И вдруг понял, что этот мир я никогда боль …
knigogid.ru
Отзывы о книге Повесть о разуме
Несколько раз я начинала читать «Повесть о разуме» Зощенко… Раз десять, наверное.
А вообще, так-то она хорошо написана, в моем вкусе; возвышенные слова, многочисленные рассуждения, истории из жизни, факты об известных личностях (а также их цитаты). Но по началу сложно было уловить основную мысль книги.
О Зощенко я помнила лишь то, что он писал рассказы со «злой сатирой», как нам объясняли в начальной школе. Я помнила высказывания каких-то тетушек о том, что «до 90-х я могла его читать, а теперь вообще не воспринимаю». Но больше ничего об этом писателе мне известно не было, я не читала его предыдущих книг, на которые он порой ссылается, и мне, соотвественно, не были понятно многочисленные патетические восклицания из разряда «Ах, бедный я! Какая жалкая жизнь мне была обеспечена!».
Но, все же, как это меня не напрягало по началу, не очень хочется иронирозировать над манерой писать известного писателя, потому что (за исключением этого момента) «Повесть о разуме» мне понравилась, и, более того, породила себя много «думок» и даже серьезных раздумий, а также углубила мои познания о жизни разных интересных людей.
Над ранами смеется только тот,
Кто не бывал еще ни разу ранен.
…написано в эпиграфе к главе «Тигры идут»; и это, конечно же, настроило меня на серьезный лад. Ах, ранены, ах, проблемы в общении, ах, бессознательные страхи… Нам тоже все это знакомо. И даже если я надумываю, в любом случае, мне хочется верить, что автор по-настоящему откровенничает, и нельзя вот так запросто насмехаться над ним, высмеивать его рассуждения, и наплевать, что часть их кажется мне несколько умозрительной….
Это история некого восприимчивого и чувствительного ребенка, прошлое которого, а точнее — некоторые его события, не позволяли ему «счастливо жить». Они связывались друг с другом, ассоциировались с еще какими-то явлениями, изменялись, проходя через более взрослое сознание, и, в конце концов, автор осознал их как «условные страхи». Автор боялся воды, видел в кошмарах тигров и нищих… Раскрыв связь между своими страхами и событиями детства, он, как утверждает, обрел спокойствие и покой. Но автор отнюдь не претендует на истину; напротив, не один раз он оговаривается, что это всего лишь его частный случай, его история, его жизнь и его метод лечения.
Мне же, далекому от медицины человеку, какие-то моменты показались весьма убедительными. Я задумалась: а может быть, мое нежелание общаться с другими людьми, всего лишь защита на какие-то условные раздражители из детства, а не данность?
Собственно, глава о его прошлом является некоторым вступлением к основному тезису: разум может все. И после чересчур, на мой взгляд, пафосного(но все же очень, очень тоскливого) заявления «больше я не могу вспоминать свою безрадостную жизнь» или чего-то вроде, автор переходит к «Разум побеждает смерть», «Разум побеждает страдания» и «Разум побеждает старость».
Исключая некоторые медицинские подробности, которые мне не интересны, этими главами я по-настоящему заинтересовалась. Во-первых, мне интересна тема страданий, которая поднималась не раз. Красивую, но человековредительскую позицию, которая мне очень нравится(исключительно в художественном плане), — «страдания очищают душу» — Зощенко категорически отрицает. Нет, не в них корень таланта, — пишет он, — И напрасно поэты, художники и прочие воспевают их…
А во-вторых, читателя ждет маленькое исследование автора об известных персоналиях: Эдагар По (боялся воды), Гоголь (затруднения в отношениях с матерью и приемом пищи), а также немного Бальзака (на его примере Зощенко объясняет, что «разума» тоже не должно быть слишком «много»). Временами он рассужает о «старой» и «новой» поэзии(сейчас они обе, конечно, прошлый век), о своих знакомых и прочее-прочее-прочее. Читалось легко, но удержаться за красную нить иногда было сложно. В целом после книги осталось приятное впечатление и захотелось стать лучше, захотелось избавиться от своих страхов. Наверно, мы и в самом деле сами себя загоняем в рамки и много надумываем. Иной раз просто приснится накануне страшный сон, а я все утро хожу подавленная: помню, что было что-то плохое, а что конкретно — не помню. И, когда я вспоминаю где-нибудь к обеду, что неприятный осадок — всего лишь послевкусие гадкого сна, мне становится смешно: почему я сразу этого не поняла?
А вдруг, когда-нибудь ранее, случилось что-то неприятное, и вот я терзаюсь и терзаюсь… а это нечто — совсем не стоит моих нервов.
P.S: В «Повести о разуме» было много историй из жизни, приведенных в доказательство позиции автора. Все они весьма занятны. Одна из них мне очень приглянулась, и я ее приведу здесь:
Эту историю я также не вспомнил бы, если бы мои выводы не совпали с ней.
Умирал мой знакомый. Он был одинокий. И смерть его была страшной, даже ужасной.
Это было в девятнадцатом году.
Он был старый журналист. Воспитанный прошлой жизнью, он был ярый противник новой жизни.
Горе и лишения озлобили его еще больше. Пылая ненавистью, он писал статьи, которые, конечно, нигде не печатали. Он посылал эти статьи за границу, отправлял их со случайными людьми.
Я много спорил с ним, доказывал, что он неправ, что он не видит России, не понимает народа, считает, что народ — это только лишь небольшая прослойка интеллигенции. Что не следует свои мысли отождествлять с мыслями народа. Именно тут его ошибка. И ошибка многих.
Мы поссорились с ним. И я перестал его навещать.
Но я снова пришел к нему, когда узнал, в каком он положении.
У него был нервный паралич. Правая сторона его тела была неподвижна. Однако он был по-прежнему неукротим.
Свои статьи он диктовал знакомой стенографистке.
И по-прежнему пересылал их за границу, понимая, что ему несдобровать, что дело это раскроется. Но он шел на это. Его озлобленность была, казалось, выше его страха.
За месяц до смерти он ослеп.
Я зашел к нему. Он лежал неподвижный, слепой, беспомощный. Я стал с ним говорить. И он отвечал кротко, смиренно, подавленный своим новым несчастьем. Главным образом он жалеет, что теперь окончательно лишен возможности работать — он даже не может прочитать, что написано.
Неожиданная улыбка промелькнула на его лице. Он сказал:
— Зато теперь я в безопасности. Кому я теперь нужен в таком состоянии.
www.livelib.ru
1. «Повесть о разуме» | Зощенко Михаил
Когда я захотел узнать, что обозначает рука и что она намерена взять у меня, — я стал испытывать необыкновенный страх.
Такой силы страх я раньше не испытывал даже ночью. Теперь он возникал и днем, главным образом на улице, в трамвае, при встрече с людьми.
Я понимал, что этот страх возникает оттого, что дотрагиваюсь до самых глубоких ран, тем не менее, этот страх всякий раз потрясал меня. Я стал спасаться от него бегством.
Это было нелепо, невероятно, даже комично, но страх исчезал, когда я добирался до своего дома, до своей лестницы.
Уже в подъезде он оставлял меня.
Я пробовал бороться с ним. Хотел подавить его, уничтожить — волей, иронией. Но он не подчинялся мне. Он возникал еще в большей степени.
Тогда я стал избегать улицы, людей. Почти перестал выходить из дому.
Однако страх вскоре проник и в мою комнату. Я стал страшиться ночи, темноты, еды. Перестал спать на кровати. Спал на полу, на тюфяке. Почти перестал есть. Насильно проглоченный кусок хлеба вызывал тошноту, рвоту.
Казалось, все было кончено. Казалось, приближается развязка — бессмысленная, дикая, постыдная.
Уже ничто не интересовало меня. Игра, казалось, была проиграна. Борьба кончилась поражением. Я находился в полном подчинении у страха. Уже мрак стал окутывать мою голову.
Наступала гибель более страшная, чем я предполагал.
Пришли дни, когда я не мог ни лежать, ни сидеть. Необыкновенно слабый, я мотался из угла в угол, задыхаясь от ужасных сердечных припадков и от невыносимых спазм во всем теле.
На моем письменном столе лежал листочек. Там были записаны сны, которые тревожили меня. По временам я обращался к этим снам, имея слабую надежду разобраться в них. Но они были непонятны.
Я искал руку, ее значение, ее связь С тем, что меня так устрашало. Но сны ничего не говорили о руке. Они говорили о тиграх, которые входят в мою комнату.
Я и раньше видел подобные сны. Но теперь они были необыкновенно реальны.
В комнату входили тигры и, помахивая хвостами, следили за каждым моим движением.
Я чувствовал горячее дыхание этих тигров, видел их сияющие пламенные глаза и страшные багровые пасти.
Тигры не всегда входили в комнату. Мной раз они оставались за дверью. И тогда раздавался их ужасающий громовый рев. Этот рев сотрясал комнату. Звенела посуда, падала мебель, колыхались занавески и картины на стенах.
Нет, эти тигры не терзали меня. Постояв в комнате или за дверью, они уходили, четко постукивая когтями о пол.
В один из дней в моем уме мелькнула догадка.
«Что если, — подумал я, — тигр есть символ? Такой же символ, как образ нищего?»
Ведь принцип сновидений одинаков. Образное мышление низшего этажа психики и дальнейшее развитие ребенка непременно создают символику.
В образе нищего я увидел простейшие элементы. Я увидел руку и действие этой руки — она берет, отнимает. Должно быть, и в образе тигра следует увидеть нечто более примитивное, доступное пониманию малыша.Тигр — хищный зверь. Он что делает? Бросается на свою жертву, хватает ее, уносит, терзает. Он пожирает ее. Зубами и когтями рвет ее мясо.
Неожиданно возникли ассоциации с рукой. С этой страшной жадной рукой, которая тоже что-то берет, отнимает, хватает.
Нет сомнения — эти образы были одного и того же порядка.
Рука нищего, вора приобретала новые качества, свойственные дикому зверю — тигру, хищнику, убийце.
Читать онлайн «Повесть о разуме» автора Зощенко Михаил Михайлович — RuLit
Михаил Зощенко
Повесть о разуме
Закрывайте двери
Змею мы рассекли, но не убили. Она срастется — и опять жива.
Я часто видел нищих во сне. Грязных. Оборванных. В лохмотьях.
Они стучали в дверь моей комнаты. Или неожиданно появлялись на дороге.
В страхе, а иногда и в ужасе я просыпался.
Я стал думать — почему я вижу нищих. Чем они меня устрашают? Не есть ли для меня Нищий — некий условный раздражитель?
Я перелистал свои воспоминания, надеясь среди них найти устрашающие меня сцены.
Нет, образ нищего отсутствовал в моих воспоминаниях. Только лишь одна короткая сценка относилась к трехлетнему возрасту — мать шутливо протянула меня нищему.
Может быть, этот нищий устрашил меня? Может быть, остался неосознанный инфантильный страх, оживающий в моих сновидениях?
Я вспомнил о тех нищих, которых я встречал на улице. Нет, никакого страха я перед ними не чувствовал. Никакого волнения не испытывал.
А ведь этот страх должен и днем присутствовать в какой-то, хотя бы самой незначительной степени. Я уже писал однажды, что испытывал такой деформированный страх перед водой. Он и днем выражался в странных симптомах. Он нашел отражение во всей моей жизни. Я боролся с этим неосознанным страхом путем осознания. Была борьба. Следы этой трагической борьбы остались в моих записных книжках, в моей литературе. Вода была для меня первым условным раздражителем; нищий, по всей вероятности, — вторым.
Тогда я раскрыл свои записные книжки, рассчитывая на их страницах найти следы новой борьбы, следы новых схваток с неосознанным противником.
Однако в записных книжках я на этот раз не нашел того, что искал. Не было ни цифр, ни справок. Не было ничего такого, что могло говорить о повышенной заинтересованности в этом объекте.
Тогда я перелистал свои сочинения, книги.
Нет сомнения, тема нищего меня весьма интересовала. Но это был нормальный интерес литератора к социальному явлению.
Эта тема присутствовала только лишь в той степени, в какой ей надлежало присутствовать в сочинениях сатирического писателя. Мне даже показалось, что эта тема недостаточно полно и широко взята.
Я был озадачен. Как же так? Я видел нищих во сне. Нищие меня устрашали. Это очевидно. Однако проходила ночь, вставало солнце, и след нищих терялся в его лучах.
Тогда я вновь стал обдумывать свою жизнь, стараясь вспомнить сцены, чем-либо связанные с нищим.
Однако ничего существенного мне не удалось припомнить из этой области. Никаких нищих я не мог вызвать из забвения.
Но вот я увидел какой-то нелепый сон.
Пароход. На палубе толпа пассажиров. Эта толпа аплодирует мне. Из толпы выходит весьма моложавый старик. Он цветущий, подтянутый, краснощекий. С цветком в петлице.
Почтительно поклонившись мне, старик произносит:
— О, благодарю вас, молодой человек! Вспомните, какой я был дряхлый, когда мне было восемьдесят лет. Теперь, когда мне стало шестьдесят, я чувствую себя отлично.
Я отвечаю:
— Очень рад, Павел Петрович, что мне удалось вам помочь.
Старик берет меня под руку. Мы с ним торжественно шествуем. Доходим до какой-то двери. Дверь открывается. Старик исчезает.
Вот весь сон. Он кажется абсурдным, бессмысленным. Я даже сначала не хотел о нем думать.
А надо сказать, что этот сон относился к тому периоду, когда я начал собирать материал для моей книги «Возвращенная молодость». Стало быть, какой-то старик благодарил меня за эту мою будущую книгу, которая вернула ему молодость.
Я стал думать об этом толстомордом старике — не видел ли я его в жизни. Нет, эти багровые щеки мне не приходилось раньше видеть.
Но почему же, в таком случае, я назвал его Павлом Петровичем? Ведь так называют только знакомых.
Я стал перебирать в моей памяти забытые имена. Такого имени я не мог припомнить.
Но тут мое внимание остановилось на двери, до которой я довел старика. Где же я видел эту тяжелую резную дубовую дверь? Нет сомнения, я где-то ее видел. Я отлично ее помню. Помню даже медную дощечку на ней. И фамилию на этой дощечке -Чистяков.
Какой же это Чистяков?
Я стал перебирать в своей памяти фамилии. Нет, среди знакомых фамилий этой не имелось.
Был весьма известный художник Чистяков. Но какое же отношение он имел ко мне?
Любопытства ради я открыл энциклопедический словарь, чтоб посмотреть, как звали этого художника. И с удивлением увидел, что имя и отчество его совпадали с тем, что я произнес во сне.
Это был знаменитый русский художник Павел Петрович Чистяков.
Неожиданно я вспомнил — он был начальником моего отца по Академии художеств.
И вдруг с необычайной отчетливостью я припомнил забытую сцену.
Зима. Снег. Васильевский остров.
Я с матерью иду по улице. Мы останавливаемся у двери, на которой медная дощечка: «Павел Петрович Чистяков».
Я звоню. Дверь открывает швейцар. Мать говорит:
— Скажите его превосходительству, что пришла вдова художника Зощенко.
Швейцар уходит и вернувшись говорит:
— Его превосходительство просит вас обождать здесь.
Мы садимся на деревянный диван. Долго сидим, поглядывая на широкую шикарную лестницу. Мы ждем очень долго. Я начинаю хныкать. Мне скучно. Неприятно так долго ждать. Я говорю матери:
— Если он так долго не идет, значит, он не нуждается в нас. Мама, давай уйдем.
Мама тихо говорит мне:
— Не он, а мы нуждаемся в нем. Сейчас, когда папа умер, мы должны получить пенсию. А сколько мы получим, это будет зависеть от Павла Петровича.
Проходит час. Наконец по лестнице спускается старик в черном сюртуке. Старик весьма стар, сухощав, бледен.
Мама почтительно кланяется ему. И о чем-то просит.
Старик что-то брезгливо отвечает, делая сильное ударение на «о».
Беседа продолжается три минуты.
Мы уходим.
Мама берет меня за руку. И мы снова идем по улице. Я говорю:
— Мама, вот уж я бы не стал так вежливо говорить, как ты с ним говорила.
Мама отвечает:
— Что же делать, Мишенька, — мы от него зависим.
— Все равно. Он плохо с тобой разговаривал. И плохо попрощался — сразу отвернулся.
Мама начинает плакать. Я говорю маме:
— Да, но он со мною поступил еще хуже, чем с тобой. Он даже не поздоровался со мной и не попрощался. И то я не плачу.
Мама плачет еще сильней. Чтоб утешить ее, я говорю:
— У меня есть двадцать копеек. Если хочешь, я найму извозчика, и мы поедем домой.
Я нанимаю извозчика, и мы садимся с мамой в пролетку.
Мне показалось, что эта сцена в передней имела значение в моей жизни.
Мне показалось, что эта сцена устрашила меня.
В самом деле. Снова передо мной был образ нищего. Однако на этот раз нищим был я сам.
Я стоял в передней с протянутой рукой. Я просил. И мне подавали. Быть может, я боялся стать нищим? Боялся очутиться в качестве жалкого просителя? И вот почему образ нищего устрашил меня?
Я стал думать о нищих, которые во множестве бродили по старым дорогам моей страны. И о великой революции, которая поставила своей задачей уничтожить это бедствие.
www.rulit.me
Михаил Зощенко. Повесть о разуме – audiobook-online.com – аудиокниги онлайн. Слушать аудиокниги online. Listen to audiobooks online.
↓ Skip to Main Content- Home
- Пожелания
- В случае отсутствия доступа к сайту используйте ТОР браузер.
- Feedback, Donations
- МОДЕЛЬ ДЛЯ СБОРКИ
- «Модель для сборки» за 1996-1997 года
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 1
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 2
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 3
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 4
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 5
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 6
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 7
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 8
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 9
- «Модель для сборки» 1996-1997 — 10
- «Модель для сборки» за 1998 год
- «Модель для сборки» 1998 — 1
- «Модель для сборки» 1998 — 2
- «Модель для сборки» 1998 — 3
- «Модель для сборки» 1998 — 4
- «Модель для сборки» 1998 — 5
- «Модель для сборки» 1998 — 6
- «Модель для сборки» 1998 — 7
- «Модель для сборки» 1998 — 8
- «Модель для сборки» 1998 — 9
- «Модель для сборки» 1998 — 10
- «Модель для сборки» 1998 — 11
- «Модель для сборки» 1998 — 12
- «Модель для сборки» 1998 — 13
- «Модель для сборки» 1998 — 14
- «Модель для сборки» 1998 — 15
- «Модель для сборки» 1998 — 16
- «Модель для сборки» 1998 — 17
- «Модель для сборки» 1998 — 18
- «Модель для сборки» 1998 — 19
- «Модель для сборки» 1998 — 20
- «Модель для сборки» 1998 — 21
- «Модель для сборки» за 1999 год
- «Модель для сборки» 1999 — 1
- «Модель для сборки» 1999 — 2
- «Модель для сборки» 1999 — 3
- «Модель для сборки» 1999 — 4
- «Модель для сборки» 1999 — 5
- «Модель для сборки» 1999 — 6
- «Модель для сборки» 1999 — 7
- «Модель для сборки» 1999 — 8
- «Модель для сборки» 1999 — 9
- «Модель для сборки» 1999 — 10
- «Модель для сборки» 1999 — 11
- «Модель для сборки» 1999 — 12
- «Модель для сборки» 1999 — 13
- «Модель для сборки» 1999 — 14
- «Модель для сборки» 1999 — 15
- «Модель для сборки» 1999 — 16
- «Модель для сборки» за 2000 год
- «Модель для сборки» 2000 — 1
- «Модель для сборки» 2000 — 2
- «Модель для сборки» 2000 — 3
- «Модель для сборки» 2000 — 4
- «Модель для сборки» 2000 — 5
- «Модель для сборки» 2000 — 6
- «Модель для сборки» 2000 — 7
- «Модель для сборки» 2000 — 8
- «Модель для сборки» 2000 — 9
- «Модель для сборки» 2000 — 10
- «Модель для сборки» 2000 — 11
- «Модель для сборки» 2000 — 12
- «Модель для сборки» 2000 — 13
- «Модель для сборки» 2000 — 14
- «Модель для сборки» 2000 — 15
- «Модель для сборки» 2000 — 16
- «Модель для сборки» 2000 — 17
- «Модель для сборки» 2000 — 18
- «Модель для сборки» 2000 — 19
- «Модель для сборки» 2000 — 20
- «Модель для сборки» 2000 — 21
- «Модель для сборки» 2000 — 22
- «Модель для сборки» 2000 — 23
- «Модель для сборки» 2000 — 24
- «Модель для сборки» 2000 — 25
- «Модель для сборки» 2000 — 26
- «Модель для сборки» за 2001 год
- «Модель для сборки» 2001 — 1
- «Модель для сборки» 2001 — 2
- «Модель для сборки» 2001 — 3
- «Модель для сборки» 2001 — 4
- «Модель для сборки» за 1996-1997 года
audiobook-online.com
Отзывы о книге Повесть о разуме
Несколько раз я начинала читать «Повесть о разуме» Зощенко… Раз десять, наверное.
А вообще, так-то она хорошо написана, в моем вкусе; возвышенные слова, многочисленные рассуждения, истории из жизни, факты об известных личностях (а также их цитаты). Но по началу сложно было уловить основную мысль книги.
О Зощенко я помнила лишь то, что он писал рассказы со «злой сатирой», как нам объясняли в начальной школе. Я помнила высказывания каких-то тетушек о том, что «до 90-х я могла его читать, а теперь вообще не воспринимаю». Но больше ничего об этом писателе мне известно не было, я не читала его предыдущих книг, на которые он порой ссылается, и мне, соотвественно, не были понятно многочисленные патетические восклицания из разряда «Ах, бедный я! Какая жалкая жизнь мне была обеспечена!».
Но, все же, как это меня не напрягало по началу, не очень хочется иронирозировать над манерой писать известного писателя, потому что (за исключением этого момента) «Повесть о разуме» мне понравилась, и, более того, породила себя много «думок» и даже серьезных раздумий, а также углубила мои познания о жизни разных интересных людей.
Над ранами смеется только тот,
Кто не бывал еще ни разу ранен.
…написано в эпиграфе к главе «Тигры идут»; и это, конечно же, настроило меня на серьезный лад. Ах, ранены, ах, проблемы в общении, ах, бессознательные страхи… Нам тоже все это знакомо. И даже если я надумываю, в любом случае, мне хочется верить, что автор по-настоящему откровенничает, и нельзя вот так запросто насмехаться над ним, высмеивать его рассуждения, и наплевать, что часть их кажется мне несколько умозрительной….
Это история некого восприимчивого и чувствительного ребенка, прошлое которого, а точнее — некоторые его события, не позволяли ему «счастливо жить». Они связывались друг с другом, ассоциировались с еще какими-то явлениями, изменялись, проходя через более взрослое сознание, и, в конце концов, автор осознал их как «условные страхи». Автор боялся воды, видел в кошмарах тигров и нищих… Раскрыв связь между своими страхами и событиями детства, он, как утверждает, обрел спокойствие и покой. Но автор отнюдь не претендует на истину; напротив, не один раз он оговаривается, что это всего лишь его частный случай, его история, его жизнь и его метод лечения.
Мне же, далекому от медицины человеку, какие-то моменты показались весьма убедительными. Я задумалась: а может быть, мое нежелание общаться с другими людьми, всего лишь защита на какие-то условные раздражители из детства, а не данность?
Собственно, глава о его прошлом является некоторым вступлением к основному тезису: разум может все. И после чересчур, на мой взгляд, пафосного(но все же очень, очень тоскливого) заявления «больше я не могу вспоминать свою безрадостную жизнь» или чего-то вроде, автор переходит к «Разум побеждает смерть», «Разум побеждает страдания» и «Разум побеждает старость».
Исключая некоторые медицинские подробности, которые мне не интересны, этими главами я по-настоящему заинтересовалась. Во-первых, мне интересна тема страданий, которая поднималась не раз. Красивую, но человековредительскую позицию, которая мне очень нравится(исключительно в художественном плане), — «страдания очищают душу» — Зощенко категорически отрицает. Нет, не в них корень таланта, — пишет он, — И напрасно поэты, художники и прочие воспевают их…
А во-вторых, читателя ждет маленькое исследование автора об известных персоналиях: Эдагар По (боялся воды), Гоголь (затруднения в отношениях с матерью и приемом пищи), а также немного Бальзака (на его примере Зощенко объясняет, что «разума» тоже не должно быть слишком «много»). Временами он рассужает о «старой» и «новой» поэзии(сейчас они обе, конечно, прошлый век), о своих знакомых и прочее-прочее-прочее. Читалось легко, но удержаться за красную нить иногда было сложно. В целом после книги осталось приятное впечатление и захотелось стать лучше, захотелось избавиться от своих страхов. Наверно, мы и в самом деле сами себя загоняем в рамки и много надумываем. Иной раз просто приснится накануне страшный сон, а я все утро хожу подавленная: помню, что было что-то плохое, а что конкретно — не помню. И, когда я вспоминаю где-нибудь к обеду, что неприятный осадок — всего лишь послевкусие гадкого сна, мне становится смешно: почему я сразу этого не поняла?
А вдруг, когда-нибудь ранее, случилось что-то неприятное, и вот я терзаюсь и терзаюсь… а это нечто — совсем не стоит моих нервов.
P.S: В «Повести о разуме» было много историй из жизни, приведенных в доказательство позиции автора. Все они весьма занятны. Одна из них мне очень приглянулась, и я ее приведу здесь:
Эту историю я также не вспомнил бы, если бы мои выводы не совпали с ней.
Умирал мой знакомый. Он был одинокий. И смерть его была страшной, даже ужасной.
Это было в девятнадцатом году.
Он был старый журналист. Воспитанный прошлой жизнью, он был ярый противник новой жизни.
Горе и лишения озлобили его еще больше. Пылая ненавистью, он писал статьи, которые, конечно, нигде не печатали. Он посылал эти статьи за границу, отправлял их со случайными людьми.
Я много спорил с ним, доказывал, что он неправ, что он не видит России, не понимает народа, считает, что народ — это только лишь небольшая прослойка интеллигенции. Что не следует свои мысли отождествлять с мыслями народа. Именно тут его ошибка. И ошибка многих.
Мы поссорились с ним. И я перестал его навещать.
Но я снова пришел к нему, когда узнал, в каком он положении.
У него был нервный паралич. Правая сторона его тела была неподвижна. Однако он был по-прежнему неукротим.
Свои статьи он диктовал знакомой стенографистке.
И по-прежнему пересылал их за границу, понимая, что ему несдобровать, что дело это раскроется. Но он шел на это. Его озлобленность была, казалось, выше его страха.
За месяц до смерти он ослеп.
Я зашел к нему. Он лежал неподвижный, слепой, беспомощный. Я стал с ним говорить. И он отвечал кротко, смиренно, подавленный своим новым несчастьем. Главным образом он жалеет, что теперь окончательно лишен возможности работать — он даже не может прочитать, что написано.
Неожиданная улыбка промелькнула на его лице. Он сказал:
— Зато теперь я в безопасности. Кому я теперь нужен в таком состоянии.
www.livelib.ru